Приближалось рождество. Зима была на редкость метельной. Маленький городок утопал в снегу. Тощая кляча единственного извозчика, стоявшего на площади, с усилием потащила пролетку с поднятым верхом.
— Какие новости в городе? — спросила Клара возницу, напоминавшего елочного Санта-Клауса, запорошенные снегом усы и борода его казались сделанными из ваты.
— А вы откуда, уважаемая?
— Из Штутгарта.
— Вот как! Невеселое время вы, однако, выбрали для посещения нашего Криммитчау. В газетах пишут про нас не совсем то, что происходит на самом деле.
— А именно?
— Да взять хотя бы нашу пожарную команду. Сообщают, что она потушила пожар на фабричном складе.
— А что же на самом деле? Не тушила? Или пожара не было?
— И пожар был. И команда действительно его потушила. Но спрашивается: кто поджег, а?
— Да… Интересно, — отозвалась Клара.
Возница щелкнул кнутом над спиной своей клячи и, полуобернувшись, многозначительно сообщил:
— Все дело в брандмайоре.
— Ах так? — Клара ждала продолжения, но оно не последовало.
Узкая улица вела на небольшой взгорок. Темные фабричные здания высились на нем.
— Кладбище, — выразительно сказал возница, указывая на них кнутом.
— Ну а что же брандмайор? — напомнила Клара.
— Брандмайор, чтоб вы знали, и дал в газету сведения. Но-о, перебирай ногами, Эльза, скоро в конюшню!
— Какие же сведения?
— Будто склад подожгли забастовщики.
— А на самом деле?
Возница долго крутил кнутом в воздухе, прежде чем сделать свое сообщение:
— А поджег тот, у которого в конце квартала не сходится сальда-бульда.
— А брандмайор?
— Брандмайор? О, брандмайор! — оживился возница. — Брандмайор и надумал покрыть это дело за счет забастовщиков!
— Что же, он хотел выгородить кладовщика?
Возница бросил на Клару такой взгляд, словно она задала бог знает какой глупый вопрос:
— Так брандмайор же его родной брат.
— Ну, тогда все понятно, — сказала Клара.
— Всем давно понятно! Всему городу. Еще на Цецилиенкирхе часы не пробили полночь, как пожарные с трезвоном и гиком вывалились из-под каланчи. Но, спрашивается, как они узнали про пожар, если никакого пламени или дыма вовсе не было?
— Что же это значит? — продолжала Клара свои расспросы, явно доставляющие удовольствие «Санта-Клаусу».
— Неувязка! — с важностью объяснил тот и больше не произнес ни слова. Да и некогда уже было.
Они остановились перед стандартным двухэтажным домом, окна которого были неярко освещены желтоватым светом: Криммитчау освещался керосиновыми лампами, не так давно сменившими свечи. Расплачиваясь, Клара сказала:
— Спасибо вам за рассказ о пожаре. Счастливого рождества!
Клара заехала к Францу Рунге, старому ее другу, местному руководителю профсоюза.
— Завтра надо будет получить багаж, там много всего: и теплые вещи, и продукты, и игрушки. Все, что прибыло к нам в «Равенство» со всей страны. С надписью: «Для бастующих в Криммитчау».
— Спасибо, Клара! Ты просто била в набат в своей газете.
— Ах, Франц! Сейчас не время для пышных слов. Вы читали сообщения из России?
— Конечно. Но, наверное, ты расскажешь об этом подробнее?
— Да, я затем и приехала. На юге России и в Петербурге забастовщики выдерживают бои с полицией.
— У нас не слаще. Ты сама увидишь, — сказала Гедвиг, жена Франца.
Позже, когда детей уложили спать, они еще долго сидели в кухне, где в очаге дотлевали угли и слабо светила лампа с приспущенным фитилем.
— Подумай, Клара, — сказал Франц, — какие перемены произошли в Германии только на нашем веку. А ведь мы с тобой не такие уж старики…
— Поверь мне, — ответила Клара, — мы будем свидетелями еще больших перемен!..
Собрание, на которое пришла Клара, было многолюдным.
— Нам тяжело. И все же мы будем бастовать дальше. Мы многому научились за эти годы. Мы требуем только человеческих условий труда. — Пожилая женщина говорила, сложив на груди руки, спокойно и горько:
— Мой сын и моя невестка бастуют. А мои внуки… Каждую ночь я думаю, чем накормлю их, когда наступит утро. И все же я говорю себе: пусть мальчишки знают, что их родители не штрейкбрехеры!
Когда Кларе предоставили слово, она вдруг заволновалась.
— Дорогие мои товарищи! Горжусь вашей стойкостью…
Все вокруг казалось особенным и значительным. А между тем это была обыкновенная харчевня с круглой железной печкой посередине. Но на людях праздничная одежда. Они не работают: они бастуют. Крахмальные воротнички, только чуть-чуть пожелтевшие от частой стирки, шляпы и котелки они положили на колени, а женщины опустили на плечи пуховые косынки или держат за ленты вязаные капоры.
Хотя в зале не видно ни одного полицейского, их присутствие ясно ощущается за стенами, у входа.
Несмотря на свое оружие, они чувствуют себя не очень спокойно. Никто ведь не рождается полицейским!
Их слишком много тут, этих забастовщиков: не единицы, не кучки, как бывало. И среди них женщины, это тоже меняет дело. Тут поневоле задумаешься, когда потащишь из ножен саблю или в горячке замахнешься рукояткой пистолета на какую-нибудь… Точь-в-точь похожую на твою матушку или сестру.
Да, теперь другие времена. Маленький городишко Криммитчау, где так недавно главными фигурами были управляющий фабрикой, брандмайор и пастор, трудно узнать: все сместилось в нем.
И главными фигурами стали забастовщики. Именно от рабочих зависит жизнь городка, они главные здесь.
Когда ах натруженные руки сложены, не подымается дым из фабричных труб, стоят станки, заносятся пылью пролеты цеха… А хозяевам остается щелкать на счетах, подсчитывая убытки.
Теперь, после событий в России, после стачки на Обуховском заводе, после крестьянских выступлений на Волге, общность цели стала яснее. Рабочий мир далекой страны встал рядом, плечом к плечу.
И обо всем этом говорит Клара.
Да, разумеется, героизм в открытой схватке с полицейскими отрядами и с регулярными войсковыми частями, которые однажды строевым шагом вступают на фабричный двор. Но он и в долгих месяцах стачки, изматывающей силы. В сжимающей сердце жалости к детям.
И об этом тоже говорит Клара.
Есть такая вещь: рабочая солидарность! Вот она в действии здесь, в Криммитчау. И нет более благородной цели, чем укрепление ее.
Она еще не кончила свою речь. Ей надо сказать еще многое. Она радуется прочному контакту с залом.
Но вдруг чувствует какую-то перемену… Что там? За дверями слышны шум и выкрики.
По проходу между скамьями бежит парнишка.
— Полиция ломится в зал! — кричит он. Отнюдь не испуганно: по молодости лет ему все это очень интересно!
— Спокойствие, товарищи! Полиции не удастся разогнать наше собрание! Давайте завалим вход.
Рунге не дают закончить: все срываются с мест. Мужчины громоздят один на другой тяжелые столы и скамьи. Их руки как будто соскучились по работе, и она у них спорится. Настоящая баррикада выросла у дверей.
— Продолжай, Клара! — кричат из зала.
Клара продолжает речь: нельзя ждать мира между волками и ягнятами! Капиталисты не считаются ни с чем. Они разгоняют рабочее собрание силой оружия. А кто дал оружие в руки солдат? Государство! Кайзер! И если прольется рабочая кровь, то ведь она ценится у них дешевле водицы! А мы можем противопоставить им лишь свое единство! И это немало!
…По дверям снаружи бьют прикладами. С грохотом валится баррикада. Двустворчатая дверь распахивается, и в зал вступают полицейские. Офицер подымается на трибуну.
— Мы требуем от вас, — обращается Клара к нему, — объяснения, на каком основании вы врываетесь в зал и вводите в него вооруженных людей?
— Я действую на основании закона о воспрепятствовании бунтовщикам…
— Здесь нет бунтовщиков, господин офицер! — прерывает его Клара. — Здесь организованные рабочие! Товарищи, выйдем отсюда в полном порядке с нашими боевыми песнями!