- Решай, Ваня, это его последняя просьба.
- Не хочу я ничего решать! Оставь меня в покое!.."
Далее шла та глава, которая сейчас стоит в повести первой. Тогда мне казалось, что я сразу убиваю двух зайцев. Закручиваю сюжет и даю характеристику еще одному врачу. Вообще-то в жизни такое могло быть, но я же писал не детектив. Нижеследующая глава стояла примерно там, где Сергей начинает ходить.
"Объяснение Валентины Аркадьевны со своим сыном, хирургом Валерием Ивановичем Горюновым, было тяжелым и долгим. Когда Иван Кондратьевич наотрез отказался сообщить Валерию правду, она, ни слова не говоря, выбежала из квартиры и, взяв такси, укатила к сыну. Какая-то очень крепкая струна лопнула в ее душе, воскресив то, что считалось давно забытым и глубоко похороненным. Может быть, это было признанием той ошибки, которую она совершила много лет назад: порвав с Лариным и забрав двухлетнего Валерку, она ушла с Горюновым. Может, в ее груди с новой силой вспыхнула обида на неудавшуюся жизнь, на крушение надежд о тихой, спокойной жизни, рисовавшейся ей в те далекие годы? Кто знает. По крайней мере, Горюнов ей не дал того, из-за чего она ушла от Ларина. Спокойной жизни не получилось. Незаметно прошла любовь, а ее место заняло отвращение к Ивану Кондратьевичу, к его постоянной трусости перед возможным разоблачением тайны сына.
И Валерий вырос не таким, как хотелось ей. Не сбылась затаенная мечта Валентины Аркадьевны. Ни характером, ни лицом не похож он был на Ларина.
"Как объясню ему и обман, и решение рассказать правду? Виноват Горюнов? А где была я? Его мать?.. За ошибки надо расплачиваться, даже перед собственными детьми".
Валерий был дома. Не позвонив, Валентина Аркадьевна толкнула дверь и очутилась в комнате.
- Мама, ты? - удивленно вскинул брови сын. - Что случилось?
- Валерик... - Мать выдохнула воздух и опустилась на стул.
- Что-нибудь с папой?
- Нет! Да!
- Как тебя понимать?!
- Валерик, сынок... - Мать заплакала. - Прости меня. Иван Кондратьевич не отец тебе. Мы трусы. Он усыновил тебя, не спросив разрешения у твоего настоящего отца.
- О чем ты говоришь, мама! Ты здорова?
- Молчи! Твой отец - Иван Егорович Ларин. Он в Донецке, в больнице.. Он болен...
- Мама! Ты с ума сошла! Зачем тебе понадобились эти сказки?
- Он зовет тебя к себе. Тут у него никого больше нет, Ему трудно сейчас...
- Он что?.. Когда-то бросил нас? Он подлец?
- Не надо так о нем, Валерик. Он твой отец, порядочный человек, больше всего в жизни я хотела, чтоб ты хоть капельку был похож на него.
- Как он нашел нас?
- Ларин и Горюнов были товарищами. И в больнице, наверное, нетрудно было услышать фамилию твоего... фамилию Горюнова.
- Что же мне делать?
- Решай, сын. Ты не маленький. Прости меня, если сможешь..."
После того как в повести описана смерть Ивана Егорыча и встреча с его телом Сергея Петрова, шла вот эта глава;
"Даже явная неразбериха с отцами не могла затмить радостного настроения Горюнова, когда он въезжал в Донецк. Он чувствовал себя человеком, который после продолжительной разлуки вернулся в родные и любимые края. Свою жизнь, по какому-то глупому недоразумению проведенную вне этого города, Валерий считал обидной ссылкой, тоскливым прозябанием. В душе он немного жалел себя, считал бедным изгнанником и яро завидовал каждому жителю шахтерской столицы.
Больницу, где находился Ларин, Горюнов-младший хорошо знал. С завязанными глазами он мог бы отыскать ее. Об отце Валерию не думалось. После разговора с матерью что-то шевельнулось было в груди и тут же погасло. Тот или иной, какое это теперь имело значение. В ошибках отцов не ему разбираться. Простое любопытство вело его сейчас.
- Вы к кому? - спросила дежурная сестра.
- Мне бы Ивана Егоровича Ларина повидать. Он в хирургии.
Девушка смерила его взглядом с ног до головы и подняла трубку телефона. Минут через пять к Горюнову вышел человек.
- Григорий Васильевич Кузнецов, - отрекомендовался он. - Кто вы Ларину?
- Да как вам сказать... Говорят, что сын.
- Не понимаю...
- Я тоже...
- Пройдемте в сквер, - предложил Григорий Василье-еич. - У нас, очевидно, будет долгий разговор. Дело в том, что... Вы кто по профессии?
- Врач.
- Ну вот, коллега, как бы вам это объяснить... Вчера во второй половине дня Иван Егорович... скончался...
Горюнов раскрыл рот и остановился. Какое-то подобие глупой улыбки перекривило его лицо. Валерий не знал, как поступают в таких случаях. Его чувства ничего не подсказывали ему. В голове не было ни одной мысли. Он был смущен и от этого чувствовал неловкость.
- Егорыч был человеком с огромной душой, - сказал Григорий Васильевич. - Кристальной чистоты и честности.
- От чего он умер?
- Рак желудка. Я скрывал от него, но он знал. И мужественно боролся. А за день до смерти ваш отец позвал меня в палату и предложил ампутировать ему руки для пересадки их своему другу. - Кузнецов глотнул комок, подступивший к горлу, и протянул Горюнову клочок бумаги. - Это письменное согласие на операцию. Храните этот документ. Детям своим покажите...
- Кому он предлагал свои руки?
- Сергею Петрову, шахтеру. Можете побеседовать с ним. Он был другом вашему отцу.
Горюнов, закрывшись руками, плакал..."
И потом, после описанного в повести отъезда Сергея Петрова в Луганск, шла такая глава:
"Внезапно появившаяся туча на самодовольном небосклоне Валерия Горюнова росла и мрачнела. Сообщение матери о том, что у него есть родной отец, не очень тронуло его. Гром грянул позже. Горюнов даже не знал, что поразило его больше, смерть отца или его поступок с жертвой рук. Поступок был непонятен. И непонятен потому, что еще тогда, в шахтерской больнице, когда Сергей попал к нему, он списал его жизнь со счетов. И в тот день, принимая из рук Кузнецова расписку Егорыча, Валерий почему-то вспомнил слова Бадьяна, сказанные полгода назад: "Уж ты-то своей рубахи никому не отдашь!"
С Петровым он встречаться не захотел. Ему стало стыдно и перед Кузнецовым, и перед Сергеем, и перед самим собой. Был ли то зов крови или прозрение совести, он еще не разобрался. Расписка отца, словно нагретый добела лист железа, жгла ему руки. И чем больше он вчитывался в слова, написанные там, тем острее ощущал на себе укоризненный взгляд человека, которого он не знал, но который был ему отцом.
Никогда еще Горюнов-младший не чувствовал себя таким одиноким. Потребность с кем-то поделиться, излить свою душу не давала покоя. Но перед кем? Друзей у него не было. С матерью и отчимом говорить не хотелось. Они не могли открыть ничего нового, посоветовать, успокоить. Они могли точно так же, как и их сын, при упоминании имени Ивана Егорыча горбиться и сокрушаться. Они испытывали еще более тяжелое чувство, потому что обманывали сына. Нет, мать и отчим не интересовали его.
"Каким он был, Иван Егорович Ларин? - все чаще спрашивал себя Валерий. - Какую жизнь прожил? Как же надо любить людей и жизнь, чтобы в свой последний час решиться на такой шаг?! Откуда у него такая щедрость?. Почему ее нет у меня? Я же его сын".
Желание встретиться с Сергеем Петровым становилось все настойчивее. И когда оно стало непреодолимым, Валерий Иванович бросил все дела и, преодолевая неудобство, поехал в Донецк к Петрову".
Далее, уже в дневнике Сергея, была запись о том, что к нему приехал его самый первый врач Валерий Горюнов. Это удивило и озадачило его. Горюнсв побыл у них несколько часов и уехал, сказав, что в Сибирь.
На большую закрутку сюжета меня не хватило. Я долго не решался отослать эти главы и некоторые другие, так и не вошедшие в повесть, потом отослал и через несколько дней гонял, что повесть моя в таком изуродованном виде не должна видеть свет. Я написал письмо с просьбой вернуть ее. Рукопись мне не вернули. Пришлось писать другое письмо, требовательное, в резких выражениях, и рукопись, как бумеранг, вернулась ко мне. Вновь мой Сережка был со мной, лежал на письменном столе и обидно перекатывал крутыми желваками: опять не удалось пробиться к людям... Но до "Юности" уже было недалеко.
"Дорогой товарищ Титов!
Я работаю журналистом в центральной молодежной газете "Народна младеж". г. София. Заканчиваю университет. Сейчас вплотную занялся своей дипломной работой. Само название объясняет неожиданность моего письма "Идейно-эстетический анализ повести Владислава Титова "Всем смертям назло...". Работа заказана кафедрой советской литературы (я изучаю болгарскую филологию).