Девочку звали Дуся. Она была из ближней деревни, где сейчас стояли немцы, а жители почти все ушли партизанить в далекие леса. Ушел и Дусин отец. Она решила искать его, бродила по лесу. А нашла меня. Она так и сказала. Говоря, она двигалась по землянке, поправляя на мне перевязки, подстилку.
Потом она мне сказала на ухо:
— Я не пойду больше искать своих. У нас в деревне остались одни бабки... Я не скажу никому, я одна буду сюда приходить.
Это была очень простая, тихая тринадцатилетняя девочка. Можно было себе представить, что в кругу своих подруг, бойких школьниц из пригородной деревни, она казалась робкой и незаметной.
И я с ужасом подумал, как же такая вот девочка, почти ребенок, как же она разберется в том, что произошло, поверит ли она нам, ждет ли она нас. И, знаете, меня просто потрясло, когда однажды она спросила:
— Наша изба с самого края деревни стоит, откуда наши уходили, так, верно, они с той стороны и обратно придут, да?
И мне стало стыдно, как будто я усомнился в целом поколении.
И она стала приходить ко мне.
Это было не просто. Немцы запрещали выходить за околицу. Кого находили в лесу, расстреливали как партизана.
Она приходила почти каждый день, бинты мои она брала с собой и стирала их тайком от бабки, с которой жила, потому что бабка, как она сказала, любила поболтать с соседками и могла проговориться.
Она приносила завернутые в полотенце еще теплые лепешки из овсяной муки с отрубями и молоко в низенькой кринке с выщербленным краем. От лепешек и молока пахло домашним, знакомым с детских лет.
Полковник немного подумал.
— Знаете, у меня есть сын, — продолжал он, — он уже в то время был в армии. Солдат. Я не мог о нем думать как о ребенке. Дочери у меня не было. Я думал об этой девочке именно этим словом: дочь...
И то, что мы вдвоем с ней похоронили моего товарища, еще больше сроднило нас.
Я вспоминаю еще один день, когда я вылез из своей норы и, задыхаясь, сел на пенек у землянки. Так чист и свеж был мир вокруг меня, как будто он только сейчас был создан.
И на всем большом пространстве вокруг, между заснеженных сосен и кустарников, виден был только один след маленьких ног, он вел от моей землянки, огибая сугроб, и терялся далеко на опушке.
Морозной ночью лыжи со скрипом вспарывали твердую пелену снега. Легкий остроносый месяц появился в туманном кругу. Я с группой десантников навсегда ушел из того леса.
Я не мог проститься с Дусей. На полу в землянке остались низенькая кринка и оброненный ею простенький розовый гребешок.
Утром мы расстались с моим спутником на маленькой станции. Станционное здание, видимо, было отстроено недавно и походило на дачный павильон. Но тут же, рядом, каменщики клали фундамент большого вокзала. Женщины в белых фартуках поверх ватных костюмов подносили кирпичи, громко переговариваясь. В морозном воздухе далеко разносились их голоса. Новенький автобус стоял у белого столба с надписью «На строительство». Посредине площади стоял обелиск: скромный, деревянный, выкрашенный красной краской постамент и на нем — пятиконечная звезда. Несколько юношей с книгами в руках, видимо школьники, рассматривали выборные плакаты на доске у вокзала.
— Так тебе через три месяца, а мне через две недели после выборов стукнет восемнадцать, — сказал один из них, — две недели! А меня не допускают! Я до Москвы дойду!..
Вечером того же дня я была на одном из предвыборных собраний. Кандидатом в областной Совет депутатов трудящихся выдвигалась молодая колхозница, звеньевая. Звали ее Евдокия Ивановна Бабкина.
О девушке говорили много хорошего, называли ее мастером-льноводом. Между прочим, из выступлений я узнала, что отец ее был партизаном в дни Отечественной войны.
Сама она, миловидная, худощавая, казалась смущенной. Светлые волосы ее были заплетены в две косы, как сейчас носят только девочки. Но глаза, синие и немного широко расставленные, были по-женски серьезными.
Собрание шло приподнято, высказывались за кандидата. Вдруг кто-то из задних рядов попросил слово, видимо посторонний здесь, потому что я услышала, как кругом спрашивали: «Кто это? Кто он такой?»
С удивлением я узнала в ораторе своего попутчика. Он поднялся на сцену и со знакомой уже мне привычкой, покусывая ус, не спеша и делая паузы между фразами, рассказал то, что мне было уже известно.
— Вот что я знаю о вашем кандидате и что нашел нужным вам сообщить, — так он закончил свою речь.