V.
После долгой борьбы с противными ветрами и встречными течениями я увидал на западе мыс Пилар. Здесь уже чувствовалось биение сердца Великого океана. По берегам и в море было мало живых существ. Кроме нескольких тюленей и птиц, я видел еще странную утку, утку-пароход, прозванную так за необычный способ передвижения. Она никогда не летает, но машет крыльями по воде, вместо воздуха, и при помощи таких ударов она плывет скорее гребной лодки; на ходу она, действительно, напоминает колесный пароход. Тихий океан встретил меня такой бурей, какие не часто бывают. Ветер метался из стороны в сторону, волны сталкивались и ревели, «Спрей» со спущенными парусами легла в дрейф. Судно так взлетало и так проваливалось между гребнями валов, что мне и на ум не могло придти приготовить себе кушанье: сказать по правде, я страдал морского болезнью. На четвертый день шторма, когда тучи разорвались, оказалось, что меня отнесло обратно ко входу в Магелланов пролив. Море вздымалось горами, а ночь наступила раньше, чем я приблизился к земле, и в темноте я увидал пред собою белеющую пену бурунов. Тогда я повернул опять в море, но тотчас же раздался оглушительный шум волн на новой гряде подводных скал. Я вновь повернул кормою к опасному месту, отошел подальше, но в третий раз наткнулся на рифы. Так прошла вся ночь. Град и мелкая крупа секли мне лицо, так что кровь текла струями, но мне было уже не до того. Когда рассвело и я огляделся, все море, насколько я мог окинуть взглядом, кипело и бурлило на рифах. Про это место, прозванное моряками Млечным Путем, великий натуралист Дарвин сказал: «Один вид такого поморья может заставить обитателя твердой земли бредить в течение недели кораблекрушениями, смертельной опасностью и гибелью». Он мог бы сказать то же самое и про всякого моряка. Это было опаснейшее из всех моих морских приключений.
«Спрей» не разбилась о подводные камни ночью, а при дневном свете мы с ней разыскали проход и выбрались из этого ада. Но буря загнала судно довольно далеко на юг; я вошел в пролив Кокберн, где мог, наконец, отдохнуть, став на якорь в спокойной бухте. Тут только я почувствовал, насколько меня измучили бессонные ночи и утомительные дни. Наконец, я мог отойти от руля, приготовить себе пищу и заснуть. Впрочем, ложиться спать было еще нельзя, пока не были приняты меры против нападения дикарей. Стрелять я не хотел до последней крайности, да и мог бы не успеть, если бы меня захватили сонного врасплох. Я прибегнул к столь же действительному, но более безвредному способу защиты. Я посыпал полубу мелкими обойными гвоздями в расчете, что человек, неожиданно наступив в темноте на гвоздь, не удержится от восклицания, и я тогда проснусь. Так оно и случилось. Ночью, когда я крепко спал, на палубе внезапно раздались такие крики и ругательства, что в огнестрельном оружии, действительно, не было надобности. Пока я вышел наверх, последние дикари уже успели попрыгать вниз, — кто в свою пирогу, а кто и мимо, прямо в море, чтобы только спастись поскорее от страшного врага.
Оставалась еще опасность пожара. В каждой туземной лодке есть огонь: они привыкли сообщаться между собою дымовыми сигналами. Головня, которая лежит на дне пироги, не представляет опасности для нее самой, хотя она все время тлеет, но если бы дикарь, размахнувшись, забросил такое полено на палубу «Спрей», она могла бы загореться так скоро, что беда стала бы непоправимой. Пока я размышлял, как мне оградить «Спрей» от этой угрозы, новый шквал дал иное направление моим мыслям. «Спрей» сорвало с места, и она понеслась, таща за собою два якоря. И вот, 10-го марта, я очутился в той же самой бухте, в которой стоял 19-го февраля, совершив невольное плавание вокруг самой дикой и грозной части Огненной Земли. Через несколько дней нескончаемые шквалы и течение принесли меня почти к самому мысу Песочному. Я уже видел вдали мачты судов в его гавани и не прочь был бы отстояться в безопасном месте и, главное, возобновить разорванные паруса. Но тут ветер повернул на северо-восток, и «Спрей» вновь направилась по проливу в сторону Тихого океана.