— Все это чудесно как сказка, — задумчиво отозвался Джон. — Но может быть тут и в самом деле есть доля фантазии. Как, например, можем мы доказать, что археоптерикс действительно является родоначальником современной птицы?
— Вопрос ваш, Джон, пришелся как нельзя более кстати, чтобы лишний раз убедиться, какую незаменимую услугу может оказать биогенетический закон в тех случаях, когда возникают сомнения, подобные вашим. Зародышевое и младенческое развитие данной особи повторяют родовое. Значит, если в роду современной птицы, хотя бы эму, имелся археоптерикс, то в портретной галлерее, какая развертывается перед нами в этапах развития зародыша, должен предстать и археоптерикс. Возьмите яйца эму в различных стадиях насиживания и смотрите. И что же? Вот он, археоптерикс, точка в точку: и зачатки зубов, и двойная голень, и ящеровый двадцатипозвоночный хвост, и даже когти на крыльях. Все это конечно исчезнет ко времени появления детеныша эму на свет. Но вот что любопытно: есть такая птичка «гао-синь», которая и на свет появляется с когтями на крыльях. Правда, у взрослой «гао-синь» этот отзвук ее далекого прошлого исчезает.
— А знаете ли, — вдруг спохватился Джон, — ведь мы уже почти дома. Что значит увлечься наукой! Не заметили, как доехали… Пришпорьте коня, и ночевать будем у нас на ферме.
IV
Когда на другой день по приезде на ферму мы с Джоном вышли к завтраку, навстречу мне поднялся из-за стола высокий молодой человек, рыжеволосый, с ясным открытым взглядом голубых глаз.
— Позвольте вас познакомить, — представил мне его Джон, — Патрик О'Нейль — жених моей сестры, бывший миссионер.
— Как же так? — растерялся. я. — Судя по фамилии, ирландец, католик, очевидно патер, и… жених?
— Не только патер, а еще и монах, — улыбнулся на мои недоумения Патрик. Только вместе с миссионерством я сбросил и монашество и рясу. Сейчас — свободный австралийский гражданин и счастливейший из смертных.
— Если это не тайна, может быть вы как-нибудь расскажете мне, как совершилось это превращение?
— Охотно, и даже, если хотите, сейчас. Начну с краткой своей биографии. Родители мои были ирландские фермеры-арендаторы. Во время постигшего нашу страну ужасного голода отец отправился искать счастье за морем и пропал без вести. Старший брат ушел на заработки в Англию, где, работая углекопом, был задавлен обвалом шахты. Мать с двумя детьми за невзнос арендной платы была выброшена на улицу лордом-землевладельцем и погибла с сестренкой от голода и лишений. Меня, круглого сироту, приютил у себя местный монастырь. С детства мечтал я о приключениях в далеких странах, и в связи с развившимся у меня религиозным фанатизмом мечты эти постепенно вылились в непреклонное решение — посвятить себя миссионерской работе среди «дикарей». Готовясь просвещать других, я приобрел все знания, необходимые для успеха моей будущей деятельности. Рисовалась она мне в самых радужных красках.
Горько усмехнувшись, Патрик продолжал:
— Однако действительность разбила все мои ожидания. Вы знаете конечно, что всякая религия включает в себя известное миросозерцание и вытекающие из него нормы поведения, то-есть этику. Так вот, по приезде в Австралию я к своему удивлению убедился, что в отношении поведения нам не только нечего дать туземцам в смысле примера, но самим нужно учиться у них. Мы, культурные христиане, в отношении этих «дикарей-язычников» проявляли столько дикости, произвола и насилий, что наш пример мог только развращать их. Ведь вся наша колониальная политика — организованный открытый грабеж. Туземцы честны, миролюбивы, и столкновение между отдельными племенами — сущие пустяки по сравнению с нашими бесчеловечными войнами. Правда, среди них есть людоеды — едят своих покойников, убитых врагов, но и людоедство это безобидное: ведь поедают только мертвых и то с голоду, а не живых из корысти, как у нас. Ибо разве не людоедство — убийство лордом моей матери с сестренкой и убийство хозяином шахты моего брата-углекопа из-за грошовой экономии в подпорках.
По лицу ирландца пробежала тень.
— Теперь о другой стороне религии — миропонимании. Если все мои попытки упростить христианскую догматику водворяли лишь сумбур в умах моей паствы, то для меня самого это упрощение явилось подлинным откровением. Освобождая религиозные «истины» от их мишурной оболочки, я убеждался в их абсурдности. Я пытался бороться с «духами», которыми наиболее развитые племена туземцев населяли природу. Наиболее отсталые верили только в привидения и тени умерших. И что же получилось? — На место изгнанных «духов» были немедленно же поселены привезенные мною боги. И иногда меня посещала еретическая мысль: да стоит ли свеч эта игра, эта смена богов?
Мне пришлось конечно столкнуться с колдуном племени. Соперничать со мной, вооруженным знанием, творящим чудеса врачевания и техники, ему было естественно не под силу. Он сдался, но не без борьбы и не без злобы к сопернику; однако мне удалось дружеским отношением и подарками примирить его с собой. Победа эта меня очень радовала, но радость моя оказалась преждевременной. Сам я оказался колдуном из рук вон плохим. Всякий служитель культа понимает, что для поддержания авторитета религии, особенно среди такой невежественной паствы как моя, необходима известная доля шарлатанства. А я был слишком честен. Старик-колдун при всяких бедах и неудачах племени валил все на злых «духов» или гнев покойников. А я совестился ссылаться на козни дьявола или наказание за грехи и, делая ставку исключительно на доброту и всемогущество божие, неизбежно должен был проиграть. Если бог добр и всемогущ, то чем мог я объяснить несчастья, постигавшие племя? Очевидно я не умел ему угодить, очевидно мои молитвы были недействительны. Недовольство мной росло, и все чаще стали повторяться случаи возвращения к старому колдуну.
Немало подрывали мою работу и мои собратья, соседние миссионеры. Стараясь «во славу божию» или вернее в свою собственную побольше накрестить дикарей, они выдавали крестившимся пустяковые подарки, а так как я считал недостойным заманивать подкупом в свою веру, многие из моего племени стали бегать к соседним миссионерам, нередко крестясь у них обманом по второму и третьему разу.
Но положение мое стало уже совершенно невыносимым, когда в мой приход приехал методистский проповедник. Началась борьба церквей. И нет той гнусности, которой не пустил бы в ход против меня мой конкурент. Обман, лицемерие, доносы, шпионство, взаимная ненависть стали раздирать мою дотоле мирную общину. Я поспешил покинуть этот ад. Я отказался не только от миссионерства, я сбросил рясу, порвал с церковью и поступил простым рабочим сюда, на ферму. И вы не поверите, как свободно и легко мне сейчас живется, словно я вновь родился, словно впервые увидал красоту мира…
Голос рассказчика оборвался от волнения.
— А теперь, — добавил он, успокоившись, — у меня к вам просьба, господин профессор. Я слышал, что вы с Джоном занимаетесь научными изысканиями. Примите и меня в свою компанию. После четырех лет кошмарного миссионерства и года физической работы на ферме мой мозг жаждет пищи. Надеюсь, наука окажется более благодарным полем для приложения моих способностей, чем религия.