— Папа! — крикнул мальчик по-английски. — Смотри, какой у нас хойти-тойти!
— Хойти-тойти?! — повторил отец глухим голосом. Он стоял, опустив руки, и решительно не знал, что делать. А я начал любезно раскланиваться с ним и даже — опустился перед ним на колени. Англичанин улыбнулся и потрепал меня по хоботу.
„Победа! Победа!“ — ликовал я…»
На этом и кончается повествование слона. В сущности говоря, на этом можно окончить и его историю, так как дальнейшая участь Хойти-Тойти не представляет особого интереса. Слон, Вагнер и Денисов совершили хорошую прогулку в Швейцарию. Слон, удивляя туристов, гулял в окрестностях Вэвэ, где в прежнее время любил бывать Ринг. Иногда слон купался в Женевском озере. К сожалению в тот год рано похолодало, и нашим туристам пришлось вернуться в Берлин в специальном товарном вагоне.
Хойти-Тойти продолжает работать в цирке Буш, честно зарабатывая свой ежедневный трехсотшестидесятипятикилограммовый паек и удивляя не только берлинцев, но и многих иностранцев, специально приезжающих в Берлин посмотреть на «гениального слона». Ученые все еще спорят о причинах этой гениальности. Одни говорят — фокус, другие — условные рефлексы, третьи — массовый гипноз.
За слоном ухаживает Юнг, чрезвычайно вежливый и предупредительный. Юнг в глубине души побаивается Хойти-Тойти и подозревает, что тут не без чертовщины. Сами посудите: слон каждый день читает газету, а однажды вытащил из кармана Юнга коробку с двумя колодами карт для пасьянса — и что же? — когда Юнг пришел невзначай к слону, то застал его за раскладыванием пасьянса на днище большой бочки. Юнг никому не рассказал об этом случае: он не хочет, чтобы его считали лгуном.
Написано по материалам Акима Ивановича Денисова. И. С. Вагнер, прочитав эту рукопись, написал:
«Все это было. Прошу не переводить этого материала на немецкий язык. Тайна Ринга должна быть сохранена по крайней мере для окружающих».
Дикий человек.
Рассказ Лесника.
— Дедушка, можно обсушиться у твоего огня?
Старик, сидевший у костра, взглянул на меня злющими серыми глазами и ничего не ответил. Я вошел под навес, поставил ружье, сел на обрубок и стал разоблачаться.
— Пошел вон! — резко закричал старик и, видя, что я с недоумением поднял на него глаза, об'яснил: — тебе говорю, тебе. Пшел!
— Вот свинья, — проговорил я, вставая — Что же, тебе убыток, что ли, будет? А впрочем, чорт с тобой. Тьфу!
И я вышел под дождь, который длился с самого утра. Провалившись в болото несколько раз, я вымок насквозь, так что дождь меня огорчал мало. Но все-таки непросыхавшая одежда начинала надоедать, а главное — на огне стояла большая сковорода. Там в бурой жидкости кипели какие-то куски. Воспоминание об их запахе мучило нестерпимо!
Промотавшись еще часа два попусту, я вышел на дорогу и злобно зашагал к костру. Решено: я там обсушусь во что бы то ни стало и… быть может съем что-нибудь, а старика в крайнем случае прогоню.
Однако у догорающего костра никого не оказалось и — что хуже всего — сковороды на костре не было. Значит оставалось только обсушиться. Я подбросил в костер дров, снял с себя одежду и начал просушивать.
— Э-э, голубок, вернулся? Вот спасибо. Я ведь искать тебя хотел итти. Сушись, сушись на здоровье!
Старик стоял около и улыбался очень ласково.
— Все-таки ты свинья, — сказал я сурово, злясь на исчезновение сковороды. — Как же так: гнать на дождь мокрого человека. Свинья!
— Да голубок ты мой милый, я тогда трезвый был, а ко мне к трезвому лучше не ходи никто. Терпеть не могу.
— Что же, с тех пор разве нализаться успел?
— А выпил, конечно выпил. Шошо принесла. Шошо, эй, Шошо! Пошла сюда скорей. Эй!
Тут я догадался, куда я попал.
— Ты Ванька Лександров?
— Я, голубок, я. Я самый! Шошо, иди што-ль, а то я тебя!
В зеленом холме между двумя исполинскими соснами открылась деревянная дверь, и оттуда послышался женский голос: