Иван Сергеевич Шмелев
ВСЕМОГА
Служил матрос верой и правдой — отечество защищал, порцию водки получал исправно, все моря-окияны изъездил, свет повидал, — да вдруг заскучал и заскучал.
А звали его — Всемога.
Бывало, крикнет начальство:
— Эй, Всемога! Пластырь под корабль подводи!
А Всемога уж из-под воды кричит:
— Есть, ваше благородие!
И уж стал срок ему подходить — службу свою кончать и в швицары, в банк куда определиться, — очень фигурой вышел! — а он возьми да и заскучай. Стал раздумывать, то да се…
— Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и винилировку знаю… вострономию — и ту умею! А всей мне цены — в швицары! Сволоте всякой зеркальные двери отворять да пятаки огребать? Ну, на это дело пущай поглупей меня найдутся!
Скучал-скучал, душу свою расстраивал, и до того распалился, что хочь забастовку делай. А уж как человек расстроился, — тут-то бесу самая слабость и есть.
Вот раз, ночным делом, стоит Всемога на вахте и про свое все раздумывает:
— Все-то я знаю, все-то я умею… И витерпасы знаю, и в арихметику умею… а за все про все выходит мне один питяалтынный! Вот тебе и пра-вда!
А ему под ухо, будто с ветру:
— А по витерапасу-то тебе за кажное слово руль полагается!
Поглядел Всемога — нет никого! Черным-то черно: ночь да море. Опять про свое стал думать:
— А что… и верно! никак не меньше… Ну, гляди на дело: и за командира могу, и за адмирала могу… за всякого могу! ей-Богу!..
А ему опять — в ухо:
— А ты, Всемога, меня поминай, а не Бога!
Глядит Всемога — кой черт?! Пригляделся — и видит: сидит на цепях — на якорях черный, а ни то серый, — не разберешь. Ну, жизнь. Ночь, понятно. И спрашивает, с опаской:
— Что за черт?!..
А серый и отозвался:
— Самый и есть он, бес! Вознесу тебя, Всемога, до небес! Желаешь?
Сплюнул Всемога и забодрился, — матрос, понятно: всякие видал страхи.
— Ах ты, — говорит, — матери твоей… бес?! А ты как на наш корабль влез? Тут тебе по штату не полагается!..
По службе, значит, сказать обязан, по уставу: потому — вахта, не полагается.
А тот на свое все ткет:
— Мне, — говорит, — по моему праву навсягды быть полагается.
— Это по какому-такому пра-ву? — Всемога-то ему. — Я все права-законы понимаю, до самой точки! и в арихметику понимаю, и витерапасы умею…
— Потому ты — Все-мо-га! — бес-то ему натачивает. — Весь свет можешь перетрясти — ба-аль-шие капиталы приобрести! А тебя в банк, в швицары! Да в швицары-то кажный швицарец может!
Обрадовался Всемога — повеселел. И спрашивает:
— Ужли могу и такое — весь свет перетрясти, все ихние капиталы приобрести?! За-нятно бы… Ну, а в дело-то как произвести?
Тут у них и пошла беседа. Учал его бес тачать:
— Да плевое вовсе дело! Только и всего, что плечами наподдавай, мозгами пошевеливай!
— Есть! — говорит Всемога. — Струмент имеется!
А плечи у него бы-ли… — никакие ворота не устоят!
— Какие твои планты — доказывай!
— Планты будут. А за науку — уж как полагается… — бес-то ему лукавит. — Первым делом… — его сымай, на шее чего мотается!
Свое, значит, дело понимает.
— Есть! — говорит Всемога, и — рраз!
Сорвал с себя крест да — в воду! И стал, прямо, отчаянный.
— Чего, — кричит, — зря трепаться! Сказывай про свои планты, в самую точку гни!
А бес, понятно, в ухи ему свое заливает:
— Есть у тебя, Всемога, товарец… зря валяется, промеж требухи болтается. Тебе без надобности, а мне, гляди, хочь на подметки сгодится. Душу под меня подпиши!
Ку-да загнул!
А Всемога уж до самой отчаянности дошел, планты-то узнать охота.
— Есть! — кричит. — На кой она мне, душа-то? Попам на счастье? Без ее куды легше! Не желаю никакому черту служить, желаю в полное свое удовольствие пожить.
А бесу того и нужно.
— А теперь только меня слушай! — и давай ему в ухи планты нашептывать. — Стало быть, варим кашу!
А Всемога распалился… — не пердохнет. Одно и одно, — ругается:
— Ах, дьявола… вашу!..
Пошептал-покрутил бес и — в воду, скинулся.
И почал тут Всемога действовать.
Начальство прекратил, корабль утопил, а сам на берег отчалил и давай плечами наподдавать, мозгами пошевеливать. Шевелил да наподдавал, — и стало у него богатство несметное. Так и сверкает! На руках кольца, на руках-ногах браслеты, по три пары часов носит, золотые-серебреные, полны карманы серебра-золота, хочь в собак швыряй. От девок — от баб отбоя нету, всякое удовольствие. Ходит-зыкает, чуть что — в морду левонвером тыкает-орет:
— Я таперь все-о могу!.. И в генералы могу, и в адмиралы могу, и во министры могу, и в анжинеры могу… за дохтура могу… в инспекторы могу!.. Проси у меня, чего кто желает!..
Ходит-хороводит — жуть. Города красными флагами его встречают, по деревням собаки от него шарахаются, — а то пристрелит! Уж на что железные поезда, а и те из уважения останавливаются.
Фабрики-заводы и дымить опасаются — не дыхнут, потому — кто ее знает? И таким манером таких чудес натворил, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Все-мо-га!
Вот и заходит раз, у моря на берегу, в одну харчевню. А в той харчевне женщина одна бедная соленой водицей торговала, а на заедочку корочку подавала. Заходит, стало быть, Всемога в эту самую харчевню и зычит: