Костина жена, Валентина, работала на телевидении редактором, но часто вела и передачи, поэтому ее считали диктором. Она и выступала, кстати, лучше многих профессиональных дикторов – раскованно, с той непринужденностью, даже небрежностью, которая отличает талант от бездари. Любо-дорого смотреть, когда Валентина выступает по «ящику», как нынешняя молодежь зовет телевизор.
Идет вертолет вперед, одолевает километры. Только вот неспокойно что-то Корнееву на душе. Отвлекшись от своих мыслей, Костя прислушался к хлопкам лопастей, посмотрел на термометр. Минус тридцать. Для глубокой зимы мороз подходящий, в самый раз, а для ноября – крутоват. Но ничего, все равно природа равновесие удерживает: закручивая гайки в одном месте, отпускает в другом, вполне возможно, что у Сереги на буровой сейчас оттепель.
Покосился на второго пилота. Колесничук – небольшой, шустрый, как колобок, подвижный, румянощекий человек, почувствовав на себе взгляд командира, скосил глаза в его сторону.
– Раскочегаривает свой холодильник старик, уже тридцать за бортом, – проговорил Корнеев в черный пластмассовый пятачок ларингофона – бортовой переговорки.
Второй пилот в ответ улыбнулся широко, лицо его еще более округлилось, стало как пшеничный каравай. Он ткнул большим пальцем правой руки вниз. Есть общепринятая сигнализация: если дела идут хорошо, палец вздергивается вверх – известный жест, если средне, «ни туда ни сюда», – он ставится горизонтально, в положение часовой стрелки на тройке или на девятке, если же плохо – палец поворачивается вниз, к земле.
Колесничук уже больше двух лет работал с Корнеевым, они в геологических партиях, на буровых всегда появлялись вместе, в их адрес даже смешки отпускали: шерочка с машерочкой. Где шерочка, там и машерочка, где иголка, там и нитка. Колесничук, проворный колобок, всегда катился впереди, сияя, как красное солнышко, одаряя улыбкою встречных; Корнеев, сдержанный, спокойный, неспешно двигался сзади. Был Колесничук родом из Луцка, любил свою Волынь, каждый год ездил в отпуск только туда – подышать воздухом, понежиться на украинском солнышке, послушать местных птиц и неспешное журчанье речной воды. Но вот какая вещь: когда он был в Сибири, то скучал по Волыни, стоило ему прикатить на Волынь, как наваливалась тоска – ему остро начинало не хватать Сибири. И тогда Колесничук начинал терять вес и свою округлость, щеки у него опадали, взгляд тускнел. Поэтому часто он возвращался назад, не догуляв отпуск до конца.
– Давай-ка мы с тобою, Колесничук, погреемся, а? – предложил Корнеев.
– Это как? – полюбопытствовал в бортовую переговорку механик Петуня Бобыкин.
Они шли на высоте метров в двести – низко очень, чувствовалось даже, как снег снизу «припекает», – и Корнеев начал поднимать вертолет. Знал он: на высоте примерно полутора километров проходит теплый инверсионный слой – воздушный Гольфстрим, – в него-то Костя и целил. Угодил точно, хотя Гольфстрим был узким и плоским и попасть в него было трудно. Прошло буквально минут пять, и градусник за бортом начал показывать уже не тридцать, а минус двадцать три, потом двадцать и наконец застыл на отметке – минус восемнадцать. В вертолете действительно сделалось теплее.
В морозы перепады температуры, даже ничтожные – любая малость, – ощущаются остро, и люди реагируют на них однозначно. Бывает, вызвездится пятидесятипятиградусный трескотун, сдавит землю, народ в полушубки и в дохи по самую макушку закутает – идет человек, живого места не видно, одни только глаза в притеми одежды поблескивают; а спадает мороз до минус сорока – и мужики уже полушубки до рубашек распахивают, пальцами затылки чешут, ухмыляются: «Что-то жарко сегодня…»
Сдала температура, и Костя шлем с себя стянул, расстегнул одежду, расслабился. Внизу один и тот же пейзаж – скучная равнина, болота, покрытые снегом. На редких твердых пятаках земли, отделяющих одно болото от другого, растут хилые кривоствольные сосенки. Если свернуть с курса немного на север, в сторону Малыгина – Костя летел сейчас в «Три единицы», в Ныйву, «Три единицы» были позывными Ныйвы, – то через некоторое время покажется река с одним крутым берегом, на берегу настоящая тайга, а тут сплошная ровнота, где и глазу-то зацепиться не за что.