Мать. Ведь все стены-подушки хлестались из расчета на мой рост. Мать-мать-мать.
Вот я дебил.
— Так… Я тут подумал, что ты мог бы встать на колени у изножья кровати и держаться за столбики, идет?
Лица Лори мне не видно, но все равно каким-то образом знаю, что он пытается сдержать улыбку. По линии плеч, наверное. Я и сам улыбаюсь, хоть он тоже не увидит.
Лори падает на колени — грациозно, как он умеет, как будто именно так ему и предначертано стоять, пока мы не закончим. Я приседаю на корточки рядом и застегиваю наручники у него на запястьях. Превращаю это почти что в церемонию, потому что… могу, наверное, — сперва поглаживая кожу большим пальцем, а потом целуя длинную венку. Он дрожит — всего лишь от этих легких прикосновений и защелкнувшегося браслета.
Я проделываю то же самое с другой рукой, а потом пристегиваю наручники к глазкам в раме кровати, и вот Лори уже стоит с раскинутыми руками, весь такой жертвенный и величественный и так явно от всего этого возбужденный. Я просовываю руку между его ног и лениво охватываю ладонью член, на что мне отвечают слабым стоном.
А затем отпускаю Лори, и в этом тоже есть свое могущество — во всех способах и всем, что я заставляю его желать. Чем-то напоминает любовь — такое же внезапное, бесконечное и теплое. От него у меня кружит голову, и все становится мягкое-мягкое. Внутри становится, не снаружи, естественно. Снаружи-то как раз наоборот.
И вот так, с оттопыренным болтом, я шагаю к комоду. Не знаю, нормально ли это, но Лори там держит все свои галстуки в одном перекрученном комке с носками. Мне-то всегда казалось, что для них должна быть специальная вешалка в шкафу, но в любом случае галстуки у Лори стремные. В основном, синие или серые и все мятые. Галстуки, которые говорят, что их носят только из-за типа рабочего дресс-кода, а так их хозяин лучше б сидел голый у ног своего парня. Э-э, ну, то есть, наверное, без этого последнего уточнения. Ищу галстук, который был на Лори в тот день, когда я силком влез обратно в его жизнь, и он мне… ну, языком. Мама родная, только вспомню, и сразу накрывает жаром от возбуждения и стыда, а внутри все так и скачет.
Короче, тот самый галстук я в итоге так и не нахожу, и вообще они все отстойные, так что просто беру первый попавшийся и возвращаюсь обратно к Лори. Он чуть откидывает голову назад, чтобы мне было проще завязать ему глаза. Я уже говорил, как люблю, когда он сомневается или сопротивляется, но и вот это мне нравится не меньше — доверие, которое иногда возникает без всяких усилий. Подчинение, пронизывающее Лори, словно свет. Он тихо-тихо вздыхает, погрузившись во тьму, и склоняет голову.
Я кладу раскрытую ладонь ему между лопаток и чувствую жар, силу, то, как эти здоровые мышцы растянуты для меня. Не могу сказать, что он напряжен, но и расслабленным тоже не назовешь. Тут что-то другое, больше похожее на готовность или открытость, словно тело Лори — это дверь, ведущая к одинокой и глубоко спрятанной части меня, которая, надо думать, и есть то самое, что заставляет меня хотеть причинить боль любимому мужчине.
Вот только с Лори даже не нужно косо на себя смотреть. Он понимает, а значит, все правильно.
Он делает то, что я должен дать, красивым.
Я беру замшевую плетку и легонько кружу концами хвостов ему по плечам. Это чистой воды ласка, такой поцелуй сомкнутыми губами. Мне даже думать особо не надо — я и так знаю, куда лягут ремешки, и они именно так и ложатся. Ладони у меня чуть вспотели, но не дрожат, и я не боюсь. Лори мне верит, поэтому и я себе верю.
Вот от чего меня малость потряхивает, так это не столько от самих действий — или большой вероятности облажаться — сколько от моря открытых ими возможностей и вариантов. Скажем, когда тело Лори вытянуто над моим или под моим, касаться друг друга всевозможными способами можно… вечно. А сейчас то же самое, только роль моих рук и зубов играет плетка. Я расслабляю запястье и несколько раз проворачиваю ее в воздухе просто для уверенности. А затем я… я… беру и делаю. Бью его. Бью другого человека. Лори. Мягко, потому что мы только разогреваемся, но все равно — удар есть удар. И еще один, и еще, с такими махами снизу, от которых ремешки веером ложатся на его спину.
Странно, но во всем этом не чувствуется ни грамма неправильного. Наоборот, ощущения… невероятные. Я, можно сказать, живу в этих взмахах, в их ритме и мягких шлепках замши о кожу. Не знаю как, но это целая вселенная — круговорот ответа, ответа, ответа, он и я, плетка и он, плетка и я, и все взаимосвязано. Но самый-самый момент — это когда хвосты достигают цели… и импульс проходит через все его тело в меня, через замшу, через рукоять, потом по моей руке и аккурат в сердце. И мы с Лори так прямо… вместе.
Сперва кажется, что я вообще ничего особого не делаю, а потом проступают такие розоватые полоски, а потом они уже не бледнеют, а потом вся верхняя часть спины наливается краской. И ладно, положим, не бог весть какое достижение, но ведь сделано-то мной. Это я наставил на Лори своих отметин, и я сейчас там, во всей его разгоряченной коже.
И мне хочется… чтоб еще и еще.
— Как… На что это похоже? — спрашиваю я.
Потому что хочу знать все. Касаться его всеми возможными способами.
— На тепло. — Голос у Лори хриплый и непонятно как, но сосредоточенный. — На тебя.
Не совсем связно, но другого ответа мне и не надо.
Переключаюсь на восьмерки. Даже с одной рукой они получаются не так идеально, как у Роберта, но все равно в движении присутствует ритм — два жестких удара, один слева, один справа — и в тот момент, когда первый достигает кожи с таким роскошным шлепком, Лори издает сдавленный звук незамутненного изодранного желания. Ёпт, как же я люблю эти звуки. Наверное, потому что по жизни он, на самом деле, человек тихий. Не так, как это обычно бывает, когда кто-то просто мало или негромко говорит, но прямо вот по своей сути. Все эти островки безмолвия в его душе, которые он тревожит для меня.
Когда мы вместе, я собираю его вздохи и всхлипы, приглушенные вскрики и те, которые он приглушить не в силах. И любовно складываю в свою, блин, копилочку. Но похожего на то, что сейчас, еще не было — как он отзывается у меня под плеткой, и этот его первый тихий звук — он словно как первый раз, когда Лори коснулся губами моего члена. Наполняет меня сладким восторгом, от которого все заходится внутри, и чем-то непонятным потемнее — чем-то, что жаждет заставить Лори сопротивляться, мучиться и сдаться мне на милость.
Я бью сильнее по тем же местам, еще и еще, прямо от плеча, а не от запястья, пока кожа Лори не краснеет еще гуще и не начинает лосниться под пленкой выступившего пота. Я и сам вспотел, и дышится уже как-то тяжеловато. Частично из-за увлеченности и частично потому что весь процесс… требует много усилий. Так же как и секс: тупо физических усилий, вперемешку с удовольствием, близостью, эмоциональным и телесным единением, с взаимоотдачей.
Лори шепчет что-то, напоминающее «да».
А моя уверенность уже взлетает вместе с ремешками, так что могу и внести какое-то разнообразие. До этого я выполнял все шаги, как фигуры в танце, а теперь, видимо, дорос до импровизации. Делаю так, чтобы мои более жесткие удары укладывались вместе с теми, что помягче, и ставлю свои метки на этом роскошном полотне всеми способами, какие могу выжать из плетки. Иногда Лори вздрагивает от силы ударов, но не пытается увернуться от них. Просто дарит мне неприкрытые звуки — чуть ошалелые, чуть мученические, чуть блаженные — и подставляется под следующий взмах. И следующий за ним.
Его вдохи-выдохи уже перемежаются стонами, когда я прерываюсь, чтобы заменить замшевую плетку на ту из конского волоса. Она оказывается неожиданно легкой, когда я раскручиваю ее над головой, работая прямо от плеча и не давая хвостам обвернуться вокруг рукояти. А потом со всей силы, помноженной на то, что дает гравитация, обрушиваю концы на спину Лори.