Вьенна Гюлор словно сошла со страниц любовного романа: нежная, аристократически бледная кожа, хрупкая модельная фигурка, правильные точёные черты лица, манящие своей глубиной голубые глаза, хороший вкус, умение сохранять величественность и спокойствие при любых обстоятельствах... Ей быть бы тихой, кроткой и послушной, сидеть безвылазно в комнате за книгами о далёких путешествиях и нежнейших чувствах, мечтать о большой семье и любящем муже, избегать всего, что могло бы разрушить мир её мечт, и краснеть, встречаясь взглядами с парнями...
Но что же на деле? Едва ли её нрав хоть немного соответствует такому описанию. Вьенна, очевидно, знает, что способна на большее, нежели просто быть матерью и женой, и желает эти способности реализовывать. Она ни за что не станет подчиняться, если приказы идут вразрез с её интересами. Никогда не позволит чувствам и мечтам одержать верх над разумом. И ни в коем случае ни перед кем не прогнётся, не покажет слабости — эта девушка сильна и умна и не станет иметь дел с тем, кто этого не признает и не примет её как равную. Очевидно, Вьенна претендует на правление Бостоном — вероятно, даже готовилась к занятию правящей должности — и не позволит ему сосредоточить всю власть в своих руках. При таких мозгах, нраве и стремлениях дружба с ней обернётся взаимовыгодным сотрудничеством... но и вражда с этой девушкой обещает быть интересной.
Из двух путей, по которым могли пойти их отношения, Алекс предпочёл бы первый. Во-первых, именно его подсказывал здравый смысл, а во-вторых, чем более мирно они будут общаться — тем больше шанс того, что он будет не только ею любоваться... Рассуждай парень об этом вслух — любой, кто мог бы это услышать, жутко возмутился бы от последних слов. Но сам юноша относился к этому философски: хоть характер у Вьенны был не из идеальных, она всё же оставалась красавицей, и всё сознательное и бессознательное в Александре реагировало на эту красоту соответствующим образом — так уж устроен мужской пол. Она не первая и, вероятно, не последняя, кто вызывает у него такие мысли и чувства.
Однако она всё же по-своему особенная. Весь оставшийся вечер после их разговора Алекс задавался вопросом: ещё пока они были в зале, он ощутил желание оказаться к ней поближе, так почему же там, на балконе, так ничего и не предпринял? Что ему стоило прижать её к себе, пока она была к нему спиной, или приобнять за талию, пока они спускались обратно на первый этаж? Пусть даже Вьенна почти наверняка возмутилась бы — по крайней мере, эти действия принесли бы ему моральное удовлетворение. И всё же что-то его остановило.
Испугался? Кого — её, что ли? Пусть выглядит эта девушка так, будто способна убить взглядом, она слишком слабая, чтобы нанести ему реальный вред. Её отца? Бертран Гюлор, конечно, за неделю до торжества уличил момент и провёл с ним довольно интересную беседу насчёт своей дочери, но о том, что Алексу запрещено к ней прикасаться, не прозвучало ни слова. А возможно, он просто побоялся, что, поскольку его невеста совершенно не такая, как его бывшие, такая наглость произведёт на неё отрицательное впечатление?
Из раздумий его вывел детский голосок:
— Всё уже закончилось?
Он одновременно с братом и сёстрами обернулся в сторону лестницы, откуда это прозвучало. Стоявшая там восьмилетняя девочка с растрёпанным белоснежным каре в своей длинной бесформенной ночной рубашке напоминала маленькое грустное привидение.
— Эмма... — вздохнула Касси: почти весь вечер перед торжеством она потратила на то, чтобы её уложить, — с няней малышка засыпать наотрез отказывалась — и потому собиралась потом в ужасной спешке.
Алекс подошёл к сестрёнке.
— Ты почему не спишь?
— Я пить хочу, — в доказательство Эмма продемонстрировала пустой стакан, — а в малой кухне никого нет.
Парень хмыкнул. Этот стакан был раз в семь больше державшего его кулачка. Но, конечно же, ей вполне реально было его опустошить за четыре часа, если постоянно вставать, чтобы попить воды, а потом — чтобы эту воду вылить. И всё только ради того, чтобы хоть краем глаза увидеть, хоть краем уха услышать, что творится на первом этаже... Да будь ему предоставлена возможность спать, пока идёт этот несчастный раут — он бы уже смотрел десятый сон! Впрочем... не были ли и они все в этом возрасте такими же?