Феникс безмятежно мигает за голубоватым облаком дыма.
— Ты уж извини этого шахта, — говорит он Чеглоку. — Столько времени проторчал под землей, что мозги малость спрессовались. Позволь тебе представить нашу руслу — Моряну.
Ее рука поднимается к Чеглоку будто выпуклость невидимой волны, и тот, принимая руку, успевает подумать: «О Шанс, если такова она на суше, какова же она в воде?» Кожа у нее холодная и сухая, совсем не шероховатая — словно змеиная. Но ахает он не от прикосновения, скорее от того, что это прикосновение вызывает в ней, или кажется, что вызывает: алое свечение расходится по ее обнаженной руке горячечным румянцем, который Чеглок не может истолковать иначе, как признание, знак увлеченности. Да, но чьей? Ее игра цветов отражает его эмоции мириадами зеркал-чешуек? Или она демонстрирует собственное желание, свой интерес — или доступность? Руслы, при всей их созерцательной сдержанности, так же безудержно отдают свое тело траху, как и драке… только говорят, что сердце свое они не отдают ни любви, ни ненависти, будто ничего из того, что происходит на суше, их не трогает, и ничто ими не может владеть, кроме моря.
Моряна отнимает руку, и румянец на ней тут же бледнеет, сменяется ленивым дрейфом бледноватых, дымных цветов.
— Это был щедрый жест.
Голос ее звучит без интонаций, гладкий, как чернильная поверхность глаз, ни разу не моргнувших за все время, что она смотрит на Чеглока, впивает его, втягивает в их глубину и одновременно оценивает.
Он пожимает плечами, как он надеется — небрежно. У него кружится голова, он кажется себе неуклюжим, недомерком. Мысль о близости к этому завлекательному, обманчивому созданию в течение всех месяцев паломничества то ли чудесна, то ли ужасна — он пока еще не может понять.
— Интересно, — продолжает она, — будешь ли ты так же щедр при дележе трофеев нашего приключения, или у тебя возникнет соблазн оставить все себе?
У Чеглока глаза лезут на лоб.
Феникс фыркает:
— Моряна, ты чего? Боишься, что этот эйр не выдаст тебе твоей честной доли сокровища, которое мы пока еще даже не нашли?
Она поворачивается к салмандеру:
— Поступок Чеглока и менее щедр, и более расчетлив, чем кажется. Он надеялся купить наше восхищение и вызвать у нас чувство, что мы у него в долгу, одновременно смягчив неприятный эффект своего опоздания.
— Ладно, брось, Моряна, — звенит голос Халцедона. — Ты нам скажи, что ты думаешь на самом деле!
— Постойте! — говорит Чеглок. — Я поставил выпивку всему залу. И значит, я расчетливый эгоист?
— Быть живым — значит быть эгоистом, — отвечает Моряна, будто цитирует писание.
— Что-то я такого не помню в «Книге Шанса», — говорит Чеглок.
— Есть истины, не вписанные в «Книгу Шанса». История и опыт показывают, что каждое действие начинается с эгоистического интереса.
— Может быть, — соглашается Чеглок. — Но не каждое действие им же заканчивается.
— Кто может сказать, чем закончится начавшееся действие? Поскольку исход вещей лежит в царстве вероятности, или шанса, мудрее всего в своих рассуждениях ограничиться тем, что известно или может быть открыто с помощью разума. Я имею в виду мотивы, причины вещей. Только глупцы пытаются предсказать будущее. Кости открывают лишь то, что они открывают.
— А Святые Метатели? Они тоже глупцы?
— Они ничего не предсказывают. Это распространенное заблуждение.
— А что же они тогда делают, когда мечут кости и говорят о том, что будет? — сварливо возражает Халцедон.
— Ты, разумеется, согласишься, что они не говорят прямо о том, что будет. Их слова — загадки, на которые отвечает будущее, а не ответы на загадки будущего.
Чеглок глядит на них: это разговоры почти того сорта, который приводит к ночным визитам Святых Метателей и их карающим бичам, а то и путешествию на Психотерапевтический Факультет Коллегии Виртуального Разума.
— То есть ты считаешь, что у Святых Метателей нет никакого особого знания? — впрямую спрашивает Феникс.
— Помимо того, чему их учили по теологии вероятности и умения толковать выпавшие кости? Да, считаю.
— Так что, они мечут кости, а потом — что? Придумывают что-то? Врут нам?
От кожи салмандера начинает подниматься дым, и Чеглок ощущает заметное повышение внешней температуры. Шагнув назад, он натыкается на кого-то, стоящего прямо за спиной, и бормочет извинения, гадая, не превратится ли сейчас первая встреча его пентады в кабацкую драку.
— Напротив, — отвечает Моряна, и голос ее все также спокоен. — У них в распоряжении есть статистика за сотни лет, подробные записи результатов метания костей по всем категориям вопросов и по всем ситуациям. Когда Святые Метатели говорят нам о будущем, на самом деле они ссылаются на прошлое. По моему опыту, именно к этому знанию они и прислушиваются. В конце концов, что есть история, как не голос Шанса?