— Всегда есть люди, умеющие то, чего не умеют другие. Большинство людей — средние. Некоторые выше среднего уровня. Есть такие, что всех могут одним пальцем уделать. Но если какой-то пацан умеет бегать быстрее меня, или лучше рисовать, или дроби в уме складывать, это еще не мьют. Смотри, разве Эйнштейн был мьютом?
— Может, и был. И вообще есть разница между «сечь математику» и «мысли читать».
— Я ж не говорю, что нет. Но не слишком большая. Ты вспомни, Джек, люди даже половину своего мозга не используют. И представь себе, что мы могли бы делать, если бы использовали сто процентов. Может быть, люди с ментальными возможностями лучше используют мозги, или используют не те участки мозга, что мы, все прочие. Но и мы тоже могли бы этому научиться. Вот как я думаю.
— А как научиться?
— Ха, хотела бы я знать! Я только говорю, что это возможно, вот и все.
— То есть ты думаешь, что в реальной жизни мьютов нет.
— Я думаю, что есть объяснения получше, как люди читают мысли и прочее в этом роде. Ну, кроме шарлатанов, конечно, потому что большинство как раз мошенники.
— А вчера ты говорила, что «Мьюты и нормалы» — это взаправду.
— Я говорила, что это метафора. Это не одно и то же. По-моему, если хочешь что-то объяснить, надо найти самый простой способ. Вот вчера — это хороший пример.
Джек останавливается и смотрит на нее: ощущение такое, будто она читает его мысли, только сама не понимает. Вообще между ними это не так уж необычно, но сегодня довольно страшновато.
— А чего там вчера?
Джилли допивает банку, потом отвечает:
— Ты говорил, что помнишь, как ехал на какой-то охрененной волне, потом тебя сбросило и унесло в море. Но я ничего такого не видела, а я ведь все время стояла на берегу. Видела я вот что: ты зашел в воду по пояс, и тебя первой же волной перевернуло. Итак, почему у нас разные воспоминания о том, что было? Потому ли, что — ну, не знаю — тебя похитили инопланетяне, потом подкрутили мне память, чтобы замести следы? Или ты стукнулся головой, когда тебя волна перевернула, и то, что ты считаешь памятью, на самом деле тебе примерещилось?
Джек мнется, не зная, что сказать. Навлекать на себя насмешку или презрение ему не хочется.
— Иногда правильным бывает самое дикое объяснение, — находится он наконец.
— А, так тебя на самом деле похитили инопланетяне?
— Ты сама понимаешь, что я не это хотел сказать.
— А что тогда? Слушаю внимательно.
— Да нет, не слушаешь. Ты уже все для себя решила. Ладно, проехали. Я иду обратно.
Он поворачивается, Джилли хватает его за руку — за больную, выше локтя. Он не может сдержать вскрик: как будто она нажала на болевую точку, о которой он даже не знал. Банка «колы» высказывает из онемевших пальцев, падает на песок и катится к воде, оставляя след карамельной пены. Джек вырывается в тот момент, когда Джилли его выпускает с выражением тревоги на лице.
— Ой, Джек, прости! Очень больно?
Боль в руке — как звенящий колокол, ясная и проникающая. Может, все-таки кость сломана? Глаза наполняются слезами, но он скорее умрет, чем прольет хоть одну.
— Я забыла про твою руку, — говорит она. — Честное слово, прости меня!
— Оставь меня в покое.
От дрожи в собственном голосе он ярится еще сильнее, отодвигает плечом Джилли и здоровой рукой поднимает опустевшую банку. И продолжает идти, не разбирая дороги, просто от Джилли подальше.
— Ну, не надо, Джек! — догоняет она его. — Не будь ребенком. Я не хотела, я же сказала.
— Джилли, я тебя предупреждаю.
— Слушай, давай ты меня тоже стукнешь? Я не буду давать сдачи, обещаю.
— Не хочу я тебя бить.
— Хочешь-хочешь!
— Не хочу! И заткнись.
— Я же знаю, что ты чувствуешь. Я же тоже это чувствую. Так что не пытайся мне соврать.
— Ладно, может, и хочу. Но я не дурак. Даже если ты не дашь сдачи, все увидят. И достанется мне, а не тебе.
Какое-то время они молчат. Джек снова может шевелить пальцами, боль в руке уходит. И тут Джилли говорит:
— А давай влезем в океан.
— Чего?
— Никто не увидит, что делается под водой. И ты меня ущипнешь. Как захочешь сильно. Как захочешь долго. Я не шевельнусь и не пикну. И будем в расчете.
Это заставляет его остановиться. Он смотрит в синие, как бассейны, глаза сестры, жутко серьезные. Она встречает его взгляд, не говоря ни слова. Он знает, что она всерьез. Он ощущает ее честность и решимость, силу такую же мощную и потенциально разрушительную, как вихри урагана Белль, и столь же недоступную влиянию извне. Она пугает его не только своей неумолимой цельностью, не признающей препятствий и не знающей ни сомнений, ни колебаний, но и тем, что это вызов, как было вчера, когда она подначила его войти в воду. «Иди, а не то…» Он отворачивается.