Где же городские власти хранят статуи Буфано? Думаю, уместно задать здесь этот вопрос. Отвели ли они для них подходящие, достойные места? Ласкают ли они взор досужего путешественника, въезжающего в город по одной из главных дорог? Нет, их нужно долго искать, ибо они основательно запрятаны. Одно из лучших произведений Буфано, изначально предназначенное украшать вход в миссию Сан-Хуан Батиста, стоит сейчас в Негритянском микрорайоне. Колоссальная статуя Мира, высеченная скульптором для Всемирной ярмарки, пылится на складе: ее отвергли из-за восхитительно простого решения в моделировании головы. У Пингвина из нержавеющей стали, стоящего в безлюдном Аквапарке, уже пропала голова. У статуи Баха, выполненной для поселка Кармел, где проводятся знаменитые Баховские фестивали, голову похитили в ночь перед открытием памятника. Ее не нашли и по сей день, и ни городские власти, ни полиция не дали никакого удовлетворительного объяснения этому акту вандализма. Исчезла статуя Мать народов, а Бюро пропаж государственного имущества отрицает, что она вообще когда-либо существовала. Замысел монумента святому Франциску — покровителю города, который все эти годы ждал, чтобы его наконец почтили, был уничтожен в самом зародыше — возможно, при молчаливом попустительстве все тех же городских властей. На работу с этими произведениями (а список далеко не полный) ушли годы; все они изготовлены из лучших материалов, стоимость их оплатили самые разные организации, и, однако, ничего, абсолютно ничего не делается, чтобы восстановить или реставрировать их, возместить убытки, вознаградить скульптора за работу и потерянное время и дать ему возможность продолжить его исполинский труд. Единственная статуя, которая стоит в подходящем окружении, о которой заботятся и любовно охраняют, — это памятник Сунь Ятсену в китайском районе Сан-Франциско. Но это китайцы, которые доказывают свою любовь к искусству на протяжении столетий.
Постыдный перечень утрат — недостойный ответ на благородные слова Буфано: «Искусство — это единый мир человечества, где нет ни рас, ни национальностей, там говорят на одном языке, понятном всем народам, оно — алфавит человеческого общения».
Как надо не понимать душу художника, чтобы намекать или даже открыто обвинять (как и было), что Буфано сам — возможно, с помощью коллег — уродовал и похищал свои творения! Якобы для рекламы! Но Буфано не нужна реклама! Ему нужна реставрация его работ, однако власти Сан-Франциско предпочитают заниматься самообманом.
Это стало ясно, когда мэр Сан-Франциско назначил Буфано специальным уполномоченным по делам искусства: потребовалось всего несколько часов, чтобы по ложному обвинению препроводить его в тюрьму. Там Буфано в свойственной ему манере устроил настоящий бунт. Он отказался раздеваться и спать на отведенной ему грязной кровати; он отказался есть принесенные помои; он также отказался пользоваться вонючим сортиром. Буфано держали в заключении всего десять дней, но для отцов города, болезненно реагировавших на шум вокруг его ареста, этого было больше чем достаточно. Когда тюремщики решили удовлетворить его запросы, Буфано потребовал, чтобы те же условия предоставили всем остальным. «Я не лучше их, — сказал он. — Если они преступники, то и я тоже». Он настоял, чтобы посылаемая ему друзьями (а также провинившимися чиновниками) еда распределялась поровну между всеми заключенными, а их постели и постельные принадлежности отвечали требованиям гигиены. И так далее. Для его карьеры специального уполномоченного все это было как нельзя лучше: Буфано приступил к чистке авгиевых конюшен. И начал с самого низа — со связанными руками и с кандалами на ногах, что символизирует роль, которую ему было предназначено вечно играть. В минуты унижения он, должно быть, часто вспоминал великих людей, с которыми его в тот или иной период жизни сводила судьба— например, Махатму Ганди и Сунь Ятсена. Вспоминал он, наверное, и своего деда, сражавшегося и погибшего рядом с Гарибальди. Думал, должно быть, и о Микеланджело, и о тех гонениях, которые обрушил на него завистливый Аретино.