Поспешу сообщить, что мало кто из художников показался мне столь же нравственно здоровым, как Бофорд Делани. На душевном равновесии Бофорда стоит остановиться подробнее: оно занимает важное место в шкале достоинств этого человека. На свете встречаются такие здоровые, совершенно непрошибаемые люди, что, глядя на них, можно подумать, что рехнуться совсем неплохо; встречаются и такие, которые заставляют вас думать, что благоразумие подобно поддельному чеку, который пытаются всучить Господу. Душевное же здоровье Бофорда того сорта, что можно встретить разве что у ангелов. Оно никогда не покидает художника, даже если он вконец измотан. Напротив, в критические моменты оно проявляется еще сильнее, еще ярче. И никогда не переходит в горечь, зависть или злобу. И в хорошие, и в плохие дни он не теряет голову, сохраняя всегда доброжелательность, сочувствие и понимание. Собственное тяжелое положение он воспринимает как объект, который может стать темой для его живописи. А когда становится слишком холодно для того, чтобы писать эту жизнь так, как он ее себе представляет, Бофорд просто сворачивается калачиком, натягивает поверх себя одеяла и выключает свет. Он не владеет диалектикой, нет у него и порошков от головной боли, а также успокоительных средств и прочих панацей. Он живет на Грин-стрит, и его адрес всегда дом 181, даже когда он там не бывает. Грин-стрит, 181 — этот адрес присутствует и в его снах, в снах этого удивительного и неповторимого Бофорда Делани, в снах при температуре такой низкой, при которой не портятся трупы.
И при этой немыслимой температуре Бофорд сохраняет свежее, непосредственное видение мира, чьи порядок и красота, пусть и божественного происхождения, доступны пониманию человека. И чем больше люди убивают друг друга, мучают и развращают, тем непосредственнее и наивнее его восприятие. Если мир погрязнет в пороке, Бофорд, наверное, просто воспарит. Находясь в состоянии подобной любви к человечеству, он способен выйти из глубокого сна часа этак в три-четыре ночи, если в его дверь, что бывало нередко, постучат надравшиеся до чертиков пьяницы, которых выставили из ночного клуба. Ни разу за всю долгую историю его пребывания на Грин-стрит Бофорд не сделал попытки спустить их с лестницы. Он принимает их и, если есть дрова или уголь, разжигает камин, пьет с ними, играет на гитаре, танцует, показывает свои картины (а при случае и объясняет), внимательно слушает их хмельные исповеди и, если они не в состоянии передвигать ноги, уступает им свою постель, а ровно в восемь утра, когда первые робкие лучики света проникают в мастерскую, он уже садится за мольберт и продолжает работу над портретом своего друга Данте.
Эта способность возобновлять работу после самых неожиданных вторжений и помех — одно из удивительнейших свойств натуры этого художника. Бофорд владеет им в высшей степени. Можно сказать, вся его жизнь — это непрерывная цепь помех. Продолжить работу для него — вовсе не проблема, так как единственное, чего ему нужно от мира в течение последних двадцати пяти лет, — это иметь возможность рисовать. Он упорно поглощен работой, будь то слякоть или солнце, его не могут остановить ни сквозняки, ни голод, ни зной, ни холод, ни проблемы с квартплатой, ни войны, ни революции, ни забастовки, ни отчаяние, ни клевета, ни издевательства, ни унижение, ни досада, ни поражение. Сегодня он работает с еще большей энергией, чем в те дни, когда только начинал рисовать. К каждой новой картине он приступает с ощущением, что это его первая работа. И щедро расходует краски, хотя никогда не знает, где возьмет следующий тюбик. Начиная новую работу, он молится, а когда заканчивает, произносит «аминь». И никогда не проклинает свой жребий, потому что ни разу ни на секунду не усомнился в своем призвании. Он берет на себя всю ответственность за успех или неудачу своей миссии. А если смерть оборвет работу, у него нет сомнений: ему удастся продолжить ее в следующем воплощении. Его народ ждет справедливости много столетий. Бофорд здесь не отличается от своих предков: он умеет ждать. А если Бо-форду Делани не повезет, есть другие Бофорды, наделенные тем же стойким духом, той же выдержкой, той же цельностью, той же верой.