— Всяко бывало, да не награжден я таким даром. Как говорится, бог таланта не дал.
— Ну вот видишь, все закономерно. Кто-то пишет, кто-то читает. Читать легче, чем писать, не правда ли? А я вот гляжу на тебя и думаю, какие мы с тобой разные. Все же на тебя тайга, тундры и пустыни подействовали.
— В каком смысле?
— Ты где-то остался в том времени.
— А оно что, плохое? То время?
— Оно в прошлом. Поэтому тебе кажутся некоторые мои поступки, вполне естественные в настоящее время, непонятными.
Я хотел ему сказать: «Да, кое-что мне кажется непонятным в твоем поведении. Например, мне непонятно, как можно выставлять за дверь отца, когда приходят к тебе гости? Я бы никогда так не поступил со своим отцом. Я бы не стал жадничать и насчет гонорара в соавторстве с Кунгуровым. Ведь если бы не было его писем, ты бы не написал книгу. Точнее, не сделал бы ее без готового материала». Но я молчу. Как-то напомнил ему о его детстве. Привез однажды коня-качалку. Как он был рад! Глазенки блестели, глядел на меня и кричал: «Спасибо, спасибо!»
«А к чему ты это?» — спросил он меня.
«Да так, просто вспомнилось. Теперь ведь я на приколе. Вот и перебираю от нечего делать».
Это я сказал подчеркнуто горько, чтобы он возразил: «Ну что ты, папа, ты еще молодцом! Рано себя списываешь». Но нет, не сказал. Даже горечи не услышал в моих словах. Видимо, отнес меня к той категории людей, которым только и осталось дожевывать государственный хлеб. А может, и вообще не думает обо мне. Что я для него? Человек безо всякой перспективы. И только. И на самом деле, что я для него, если каждое утро отправляюсь в молочный магазин за сырками, творогом, сливками. По пути захожу в булочную, и если приношу хлеб или батон черствые, то слышу упреки. Даже внук относится ко мне равнодушно. Дети — это открытая страница отношений между взрослыми. Я делаю ему подарки, пытаюсь сдружиться, но он все равно сторонится меня. И это ясно почему. Сын ко мне равнодушен. А невестка, Николкина мама, не стесняется даже при нем принижать меня. Стоит мне что-нибудь сказать, как она иронически замечает:
«Ты так думаешь?»
«Да. Так. А что?»
«А иначе никак нельзя думать?»
«А как бы тебе хотелось?»
«Мне? Мне — никак. Я не терплю, когда кто-то за меня думает».
«Тогда почему же ты спросила, как я думаю?» — видя, что она меня дурачит, начинаю нервничать я.
«Просто из любопытства, как ты можешь думать».
«Наверно, не хуже тебя!»
«Ну, когда начинается грубость, самое лучшее прекратить разговор», — сдержанно говорит она и уходит в свою комнату. Медленно уходит и внук. Все это он видел и слышал, стоя у дверей.
Самое мрачное это то, что мне никак не пробить стену равнодушия и бесцеремонного отношения ко мне. Даже Клава не хочет меня понять.
«Пока ты работал, к тебе и Валерий и Лиля относились хорошо. Не правда ли?» — как-то сказала она.
«Это верно. Но почему? Да только потому, что я бывал редкими наездами. К тому же приезжал с деньгами. И тогда не мешал ни сыну, ни его товарищам, ни подругам Лилиным сидеть за моим столом, есть, пить, смеяться».
«Нехорошо упрекать пищей...»
«Да разве я упрекаю. Я говорю, как было. А теперь...»
«Теперь ты ничего не делаешь, и это кого угодно может вывести из терпения».
«Ну, скажи, что мне делать?»
«Ну, этого я не знаю».
«Зато я знаю! Я лишний человек в нашей квартире. Вы привыкли жить без меня. Быть хозяевами. А теперь тут я. Отсюда и все вытекающие последствия. Да-да, только в этом, только отсюда!»
Жена молчит.
— Значит, я в прошлом? — говорю я Валерию.
— Да. Ну, это естественно. Всю жизнь в лесах, в болотах.
— Наверно, из-за меня и пошло: «дикий предок»?
Валерий засмеялся и, вздохнув, сказал:
— Мне кажется, еще никогда время так быстро не меняло сознание людей, как это происходит сегодня. Идет глубинный процесс переосмысления многих духовных ценностей. И ты не обижайся, что не шагаешь в ногу со временем. Не такие, как ты, отстают. А отстать — это значит вывалиться на полном ходу из вагона.
— Значит, я вывалился?
— Не о тебе речь. — И больше ни слова, отвернулся и ушел.
Никак, никак не хочет он включать меня в свой круг. Для него я вывалился из вагона. И поэтому совершенно неинтересен. Хотя и являюсь его отцом.
— Сегодня был митинг протеста против нейтронной бомбы, — сказал за ужином Валерий.
— Ты выступал? — спросила невестка, выбирая кусок ветчины попостнее.
— Да. Ты знаешь, раз от разу я все свободнее и ярче начинаю выступать с трибуны.
— Я рада... А как насчет квартиры?
— Андрей Глебыч твердо обещал. Хорошая будет квартирка. И совсем в центре.