— А что ж ты один-то, без бабы?
— Работает, не смогла.
— Молодая еще, коли работает.
— Ну не так чтобы, но все же, на семь лет моложе, — мягко улыбаясь, отвечал Сергей Дмитриевич.
О том, что он приехал, узнали в деревне за один час. Особенно заинтересовались старухи. Но и старики любопытствовали. Правда, больше поглядывали, ждали, когда приезжий сам заговорит о себе. Только один из них — Репей — еще издали стал кланяться.
— Здравствуйте, здравствуйте, — приветливо ответил ему Сергей Дмитриевич и предложил закурить.
— Не-ет, не балуюсь, да и тебе не советую, — ответил Репей. — Зачем же сознательно вносить в себя отраву?
— Привычка. Больше сорока лет курю.
— Эва, табачищу-то выжрал! Видно, от рака легких хочешь умереть?
— Да нет, зачем же.
— А если не хошь, тогда слушай, меня. Научу, как бросить. Значит, так, — Репей строго взглянул на Сергея Дмитриевича утонувшими в морщинах голубыми глазами. — Начинаешь с того...
— Да нет, что вы... Я не собираюсь бросать.
— Как же не собираешься, когда не хочешь умирать от рака. Или хочешь?
— Да нет, что вы...
— Ну, тогда слушай. Вся суть в том, что ты внушаешь себе: «Я не хочу курить!» Ложишься спать, говоришь себе: «Я не хочу курить!» А сам кури. Затягивайся и думай: «Я не хочу курить! Мне противно курить. Меня тошнит с табачища!» Понял? Я тут многих от курева отучил. Благодарили. Долго ль думаешь у нас пожить?
— С неделю.
— Ну что ж, и много и мало. Смотря чего делать. Но для начала годится. Вот, давай закуривай. Давай, давай!
— Да я сейчас не хочу, — засмеялся Сергей Дмитриевич, глядя мягко, даже с умилением на этого старичка, седенького, сухого и маленького, как подросток.
— Тем более. Давай закуривай! — хорохорился Репей.
Сергей Дмитриевич достал сигарету, закурил.
— Давай, давай, затягивайся глубже и внушай себе: «Мне курить неохота. Меня тошнит от табачища!» Внушаешь?
— Внушаю, — улыбнулся Сергей Дмитриевич.
— Ну вот, давай внушай. Каждый раз, как будешь затягиваться, так и внушай. Неделя не пройдет, как бросишь. Опротивеет донельзя. А выпиваешь?
— Понемногу.
— Чего больше, белое или красное? Или желтое?
— Что за «желтое»?
— Коньяк. Употребляешь его?
— Предпочитаю водку.
— Ага. Тогда идем.
И Репей повел Сергея Дмитриевича, да так быстро, что тот еле поспевал за ним. Спросить бы, куда ведет, да как-то неудобно было. Как неудобно было и отстать от него, вернуться домой. А Репей шел не оглядываясь, уверенный, что никуда приезжий от него не денется. Легонький, сухонький, беленький как одуванчик, он просто летел вперед.
И долетел до магазина.
— Сейчас узнаем, — таинственно сообщил Репей. — Случается, что и не всегда она бывает. Перебои, как в сердце. Будем надеяться. — Он взбежал по ступенькам, открыл на полный распах дверь и вежливо пропустил вперед Сергея Дмитриевича.
В магазине никого не было, кроме продавца, хромого, нестарого еще мужчины в белой куртке и черных замасленных штанах.
— Ага, вона она! — радостно воскликнул Репей и ткнул пальцем в верхнюю полку. Она была вся заставлена бутылками разных вин, и на боку каждой блистала маленькая электрическая лампочка, отражая большую, подвешенную к потолку. Окно в магазине было одно, да к тому же еще и маленькое, поэтому всегда горел электрический свет. — Дай-ка нам «Российскую», — сказал он продавцу. Тот, хромая, метнулся к полке. — Рассчитывайся! — взглянул Репей на Сергея Дмитриевича. И тому ничего не оставалось делать, как достать кошелек и заплатить за бутылку.
— Теперь прошу ко мне, — сказал Репей и легко сбежал со ступенек.
— Но я... — замялся Сергей Дмитриевич.
— Ничего, ничего, не стесняйся. Капустка, брусника моченая, а чего еще надо? Для знакомства выпьем, посидим. На что у меня старуха строга, но для такого случая слова не пикнет. Она, когда надо, тоже с понятием.
— Да нет, дело не в этом. Я не хочу.
— Как не хочешь? Ты ж сам сказал, что белое употребляешь?