Бью! И на земле кувыркается, хлопает крыльями молодой тетерев. Первый в моей жизни тетерев. Я бросаюсь на него. Вонзаюсь пальцами, словно боюсь, что он улетит. Сую в ягдташ, заталкиваю на самое дно. И только после этого перевожу дыхание. Сердце бьет ударов двести в минуту, не меньше. Радости нет конца. Но уж так, видно, устроен мир, что радость в чистом виде, да еще надолго, никогда не приходит. Как с неба сваливается человек, и не какой-нибудь, а егерь, и требует путевку, А ее у меня нет и никогда не было. Охотничий билет есть, а путевки нет. Начинается разговор. С его стороны крупный, с моей — мелкий. Он мне одно, я ему другое. Он мне грозит штрафом, я прошу прощения. Он не хочет прощать. Но я настойчиво заверяю его, что больше так делать не буду. Он требует деньги. А у меня их нет. Он тянет руку к моему ружью. Хочет ухватить его за тонкую девичью шейку... И вдруг гроза! С громом, с ливнем! И мы бежим в укрытие, в землянку. В ту пору их было много после войны, полуобвалившихся, с лягушками на земляном полу, с запахом тления и плесени. Снаружи вовсю хлещет ливень, а нам хорошо. Егерь хлопает себя по карманам. Во рту у него папироса. Но спичек нет. Зато спички есть у меня. Сидим, курим. Говорим о том о сем. И ему как-то уже неудобно снова заводите разговор о штрафе. А я, конечно, помалкиваю. И к концу грозы мы уже друзья.
— Но путевочку-то все же возьми, — говорит он. — Нехорошо.
— Это верно... Возьму, — обещаю я.
Но уже конец августа. Дочке пора в школу собираться. Так что можно в оставшиеся дни и не охотиться. Проживем на молоке да на молодой картошке. Да еще грибы. Необязательно есть каждый день тетеревов. Съели одного, и ладно.
В следующем году я жил в другом месте, в Отрадном, на берегу озера Кима-ярви. Так вот там, неподалеку от этого озера, я убил зайца. Это получилось здорово! Но сам бы я не убил, помог Ральф. А с ним вышло так. Кроме меня и моей семьи, в Отрадном жили поэт Александр Решетов и прозаик Иван Уксусов. Жили только летом. А я из-за здоровья дочери вынужден был остаться там и на зиму. На зиму остался и Ральф. Не думаю, чтобы по своей воле. Но Уксусов уехал, а он остался. Это был довольно занятный пес — помесь овчарки с таксой. Голова и туловище от настоящей овчарки, а все остальное, особенно кривые короткие лапы, от таксы. И, когда Ральф бежал даже в низкой траве, казалось, что он продирается в каких-то пампасовых зарослях.
То ли потому, что мы приютили его, то есть кормили и в дождь пускали в сени, то ли в самом деле у него был охотничий зуд, докатившийся по генам от далеких предков, но только стоило мне выйти из дому с ружьем, как Ральф тут же вскидывал на меня свои влажные глаза орехового цвета и устремлялся вперед, как бы зная те места, где меня давным-давно поджидает дичь. И я поспешно шагал за ним. И каждый раз закаивался брать его с собой: тетерок он сгонял раньше, чем я успевал увидеть их исчезавшими в гуще леса, утки срывались, как только пес начинал бесцеремонно шлепать лапами по воде. И однажды не взял, но он увязался. И отличился — выгнал из кучи валежника зайца. Было время чернотропья — это когда земля черна, а заяц бел. И вот летит неведомо куда белый комок, а за ним с визгом, с подвывом, которого я никак не ожидал от Ральфа, несется мой гончий пес. Но где ему, бедняге! Заяц мгновенно удрал от него. Но Ральф не растерялся, взял след и, гавкая, стеная, скуля, — вперед, вперед, в чащу, в гущину, в заросли. Я остановился и стал ждать, зная, что заяц должен выйти на старое место. Даст круг, запутает след и заляжет опять в кучу валежника. Что-что, но книжек про охоту я начитался. Стоял у валежника, ждал и дождался. Заяц вылетел прямо на меня. Я выстрелил. Он промчался мимо. Хорошо, что ружье двуствольное. Я положил мушку на заячий помпон, нажал курок. Выстрел грянул, и заяц тут же свалился замертво. Я подбежал, схватил его за уши, поднял. Он был тяжел, этот беляк. Я держал его на весу, и верил и не верил такой удаче, и любовался им. И в это время, запыхавшийся, подбежал ко мне на своих кривых Ральф. Как безумный он начал растерянно вертеться вокруг меня, не понимая, куда исчез заячий след.
— Вот он! — крикнул я Ральфу.
Ральф вскинул голову, увидел зайца, подпрыгнул и, словно бритвой, распорол своим клыком заячье брюхо. Я тут же отдернул беляка, чтобы Ральф не вырвал его у меня из рук, стал лягаться, крутиться. Еле-еле отогнал. И вспомнил, что в таких случаях для поощрения надо дать охотничьему псу заячью лапу. Я тут же отрезал одну из четырех и кинул ее Ральфу. Но он только понюхал и отвернулся. Ему, наверно, нужен был весь заяц. Но я показал ему шиш и, закинув беляка за спину, ликуя, направился домой. Ральф, как и полагается в таких случаях, подскакивал и все норовил достать зайца.