Не завладевала ли эта космическая пустота и им самим?
Найдет ли он когда-нибудь в своей жизни еще кусочек золота?
Вильгельмину, любимую свою сестру, он в последний раз видел, когда был в Галле. Сколько же прошло с тех пор? Пять лет. То есть еще до штурма Бастилии, когда Европа лежала в цепях, а короли и князья могли не опасаться за прочность своих тронов. Вскоре после отъезда из Галле карета их перевернулась, он очутился в канаве и с трудом выбрался из-под обломков. Вильгельмина к тому времени давно уже была женой Шпренгеля, профессора истории и географии. Но за шитьем по-прежнему надевала золотой наперсток, тот самый. Он, признавалась Вильгельмина, будто сохранился из какой-то детской сказки, был чем-то вроде золушкиной туфельки или белоснежкиного зеркальца. Но почему же и Вильгельмина ни разу не написала ему, не заверила, что она не заодно с проклявшим его отцом?
Тесть, обожествлявший монархию, по-прусски обругал его во всеуслышание. Обвинил в недостатке ума и проницательности. Сослался на более чуткого Шиллера, бывшего некогда почетным гражданином Французской республики — это когда еще легко было с ней заигрывать, — а теперь называвшего ее госпожой Люцифер. То была и кличка Каролины, маленькой, темпераментной, это правда, женщины, но вовсе не способной на какое-либо дьявольское злодейство. Ее травили так, будто она, а не Тереза была его женой. Подруга моя, приветствую тебя, где бы ты ни была теперь. Они втоптали тебя в грязь, потому что, жалкие душонки, должны были найти хоть какое-то объяснение его решению. И что же им еще оставалось, как не рыться в чужом белье?
А он шагал и шагал — шагами великана.
Пусть клевещут. Пусть забрасывают грязью друзей. Каролина, если уж воздать каждому по справедливости, помогла ему в самый важный и ответственный период его жизни, Тереза — предала его. Гейне, пойми же это наконец! Во время свадебного путешествия на пути в Вильну они остановились у родителей в Галле, в частности и затем, чтобы он мог защитить магистерскую диссертацию в тамошнем университете. В доме на Штейнштрассе, под мощной, круто вздымавшейся кверху крышей они в течение целой недели были долгожданными и желанными гостями. Жена его всем понравилась. Их обоих баловала вся семья. Отец не мог нахвалиться выбором своего сына, а матушка особенно была рада, что он, проплыв по сотням морей в обоих полушариях, наконец-то завернул в брачную гавань. Дни были счастливые, что правда, то правда.
Собственно говоря, они только ночевали дома на Штейнштрассе. Однажды всей семьей отправились на два дня в горы, к романтической Заале, овеянной легендами реке, на берегу которой стоял трактир Карла Фридриха Бардта, которому запрещено было преподавать в университетах — и он открыл харчевню. Стояло роскошное золотое бабье лето. Они сидели на траве. Скалы с мрачными соснами отсюда только угадывались. Лес уходил на запад, туда, где родился Лютер и умер Мюнцер. Шпренгелю как историку, должно быть, особенно дорог этот ландшафт, думал он. Но Шпренгель молчал. Его жена, Вильгельмина, тоже молчала и что-то шила, на пальце ее сверкал золотой наперсток. Терезе запах прелой листвы казался куда более возбуждающим, чем всякие разговоры. Помалкивал против обыкновения и его отец, мнением которого он привык дорожить, начиная с совместного пребывания в Петербурге и кончая совместным плаванием под началом Кука.