Еще крупнее, еще толще, чем прежде. Он делал вид, что страшно запыхался. Он взял Льва за руку. Оба молчали, одинаково осклабясь. Русское ватное пальто с небольшим каракулевым воротником, застегивающимся на крючок, серая заграничная шляпа.
-- Вот сюда,-- сказал Лев.-- Снимай. Давай, я сюда положу. Ты сразу нашел?
-- Унтергрундом,-- сказал Серафим, пыхтя.-- Ну-ну, вот значит как...
С преувеличенным вздохом облегчения он сел в кресло.
-- Сейчас сделаем чай,-- суетливо сказал Лев, возясь со спиртовкой на умывальнике.
-- Погодка,-- сказал Серафим, потирая руки. В действительности было на дворе не холодно.
Спирт помещался в медном шаре; если повернуть винт, спирт просачивался в черный желобок. Надо было чуть-чуть выпустить, завинтить опять .и поднести спичку. Загорался мягкий желтоватый огонь, плавал в желобке, постепенно умирал, и тогда следовало открыть кран вторично, и с громким стуком -- под чугунной подставкой, где с видом жертвы стоял высокий жестяной чайник с родимым пятном на боку,-- вспыхивал уже совсем другой, матово-голубой огонь, зубчатая голубая корона. Как и почему все это происходило. Лев не знал, да этим и не интересовался. Он слепо следовал наставлениям хозяйки. Серафим сперва смотрел на возню со спиртовкой через плечо, поскольку ему это позволяла тучность,-- а потом встал, подошел, и некоторое время они говорили о машинке, Серафим объяснил ее устройство и нежно повертел винт,
-- Ну, как живешь? -- спросил он, снова погружаясь в тесное кресло.
-- Да вот -- как видишь,-- ответил Лев.-- Сейчас будет чай. Если ты голоден, у меня есть колбаса.
Серафим отказался, обстоятельно высморкался и заговорил о Берлине.
-- Перещеголяли Америку,-- сказал он.-- Какое движение на улицах. Город изменился чрезвычайно. Я, знаешь, приезжал сюда в двадцать четвертом году.
-- Я тогда жил в Праге,-- сказал Лев.
-- Вот как,-- сказал Серафим.
Молчание. Оба смотрели на чайник, точно ожидая от него чуда.
-- Скоро закипит,-- сказал Лев.-- Возьми пока этих карамелек.
Серафим взял, у него задвигалась левая щека. Лев все не решался сесть: сесть значило расположиться к беседе,-- он предпочитал стоять или слоняться между кроватью и столом. На бесцветном ковре было рассыпано несколько хвойных игл. Вдруг легкое шипение прекратилось.
-- Потух немец,-- сказал Серафим.
-- Это мы сейчас,-- заторопился Лев,-- это мы сейчас.
Но спирта в бутылке больше не оказалось. "Какая история... Я, знаешь, попрошу у хозяйки".
Он вышел в коридор, направляясь в сторону хозяйских апартаментов. Идиотство. Знал, что нужно купить... Дали бы в долг. И забыл. Он постучал в дверь. Никого. Ноль внимания, фунт презрения. Почему она вспомнилась, эта школьная прибаутка. Постучал еще раз. Все темно. Ушла. Он пробрался к кухне. Кухня была предусмотрительно заперта.
Лев постоял в темном коридоре, думая не столько о спирте, сколько о том, какое это облегчение побыть минуту одному и как мучительно возвращаться в напряженную комнату, где плотно сидит чужой человек. О чем говорить? Статья о Фарадее в старом номере немецкого журнала. Нет, не то. Когда он вернулся, Серафим стоял у этажерки и разглядывал потрепанные, несчастные на вид книги.
-- Вот история,-- сказал Лев.-- Прямо обидно. Ты ради Бога прости. Может быть...
(Может быть, вода была на краю кипения? Нет. Едва теплая.)
-- Ерунда,-- сказал Серафим.-- Я, признаться, небольшой любитель чаю. Ты что, много читаешь?
(Спуститься в кабак за пивом? Не хватит, не дадут. Черт знает что, на конфеты ухлопал, на елку.)
-- Да, читаю,-- сказал он вслух.-- Ах, как это неприятно, как неприятно. Если бы хозяйка...
-- Брось,-- сказал Серафим.-- Обойдемся. Вот, значит, какие дела. Да. А как вообще? Здоровье как? Здоров? Самое главное -- здоровье. А я вот мало читаю,-- продолжал он, косясь на этажерку.-- Все некогда. На днях в поезде мне попалась под руку...
Из коридора донесся телефонный звон.
-- Прости,-- сказал Лев.-- Ешь,-- вот тут сухари, карамели. Я сейчас.-- Он поспешно вышел.
-- Что это вы, синьор?-- сказал в телефон голос Лещеева.-Что это, право? Что случилось? Больны? Что? Не слышу. Громче. "Непредвиденное дело,-- ответил Лев.-- Я же передавал". "Передавал, передавал. Ну что вы, действительно. Праздник, вино куплено, жена вам подарок приготовила". "Не могу,-- сказал Лев.-- Мне очень самому..." "Вот чудак! Послушайте, развяжитесь там с вашим делом,-- и мы к вам. Фуксы тоже здесь, Или, знаете, еще лучше, айда к нам. А? Оля, молчи, не слышу. Что вы говорите?" "Не могу, у меня... Одним словом, я занят". Лещеев выругался. "До свидания",-- неловко сказал Лев в уже мертвую трубку.
Теперь Серафим разглядывал не книги, а картину на стене.
-- По делу. Надоедливый,-- проговорил морщась Лев.-Прости, пожалуйста.
-- Много у тебя дел?-- спросил Серафим, не сводя глаз с олеографии, изображавшей женщину в красном и черного, как сажа, пуделя.
-- Да, зарабатываю, статьи, всякая всячина,-неопределенно ответил Лев.-- А ты,-- ты, значит, ненадолго сюда?