«Доброе утро, Сережа!» - просияла Людочка и, видя, как он медленно и плавно, как хищник на охоте, движется к ней, поставила стакан на подоконник и радостно потянулась ему навстречу. Он вжался в нее, приклеился всем телом, запустил пальцы в длинные, спутанные после ночи волосы и втянул в себя их аромат. Потом обцеловал ее счастливое лицо, каждый его сантиметрик, оставив напоследок самое желанное – улыбающиеся губы. Как сумасшедше она пахла! Солнцем и скошенными травами. Она пользовалась какими-то советскими духами – он забыл название. А, может, и не в духах было дело. Она и сегодня пахла чем-то особенным - солнечным, сладким и горьким.
Как он ее обожал! Они встречались уже чуть больше года, а он все не мог поверить своему счастью, страшно боялся потерять ее и потому пытался подчинить, установить свою власть над ней. Знать бы, чем это обернется!
В то утро, оторвавшись от поцелуев, он все-таки вспомнил про сосиски. Дались же ему эти дурацкие, проклятущие сосиски! Он заглянул в кастрюлю – а их будто кто динамитом взорвал. Он наколол вилкой одну, вытащил раскуроченное месиво, зацепив попутно целлофановую обертку, и, назидательно потрясая сим образцом вопиющей бесхозяйственности, начал отчитывать Людочку, ловя себя на том, что получает удовольствие от ее виноватого молчания. И чем больше он ругал ее, тем больше распалялся и с каждым новым словом отчего-то представлял себя богатым помещиком, распекающим неразумную челядь, и то кнутом, то пряником поучающим ее боязненному повиновению, уважению и почитанию своего хозяина.
То, что Людочка терпеливо сносит всё это безобразие, его удивляло и, честно говоря, он недоумевал, почему она не дает ему отпор. Это совсем не вязалось с ее решительным характером. Он прекрасно понимал, что переходит границы дозволенного. Но еще лучше он понимал, что кричит от неуверенности в том, что эта девушка может принадлежать ему и считал, что, только подчинив ее себе, он может удержать ее. Какой же он был дурак!
А тогда он завелся не на шутку, выкинул сосиски в мусорное ведро и швырнул пустую кастрюлю обратно на плиту. Она прокрутилась волчком, издавая противный металлический скрежет о чугунную решетку, и замерла в полной тишине. Людочка молча села за стол, подвинула ему кофе, хлеб и стакан сметаны с размешанным сахаром. Он чувствовал себя скотиной, но не признавался в этом ни ей, ни себе, а даже более того — втайне испытывал удовлетворение от того, что снова подчинил ее.
Так что сегодня он отлично понял ее аллегорию и про солнечный луч, и про дырку на бумаге от него. Понял, но сделал вид, что не понимает. Интересно, не будь той безобразной сцены, сложилась бы их жизнь иначе?
Они провели вместе еще два дня — два последних, замечательных дня. А потом из отпуска вернулись ее родители, и он уехал на две недели домой в Ростов-на-Дону. Он планировал, что вернется в Москву и попросит у ее родителей руки их дочери. Рассказывая о своих планах, он замечал, что Людочка ведет себя уклончиво, но специально ничего не выяснял, думал, она снова подчинится. Четырнадцать дней тянулись бесконечно. Он писал письма, звонил ей по межгороду, но она быстро заканчивала разговоры. Он-то думал, что она экономит его деньги!
Дня за три до возвращения он сообщил ей, что приедет с родителями знакомиться и делать предложение, и вдруг Людочка, недолго помолчав, спокойно, делая короткие паузы между простыми фразами, сказала: «Не надо, Сережа. Я не выйду за тебя замуж. И мы больше не будем встречаться».
Весь мир рухнул тогда для него. Он срочно прилетел в Москву и сразу из аэропорта поехал к ней, но не застал дома. Сидя на скамейке возле ее подъезда, он провел несколько бесконечных, мучительных часов. Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать часов вечера.
Где она? С кем она? Мобильных телефонов тогда не существовало. Он не находил себе места и плавился от ревности. Наконец в двенадцатом часу она подошла к подъезду. Он заметил, как, увидев его, она пошла красными пятнами. Она всегда покрывалась ими в момент предельного волнения.
— Ой, привет! Ты как здесь оказался? Ты же в Ростове должен быть?
— Ты где была, Люда? С кем ты была? — набросился он на нее, борясь с ревностью и желанием схватить ее в свои объятия. Голос его был грозен и не предвещал ничего хорошего.
— В кино с Ирой ходила.
Она ответила так ровно и твердо, что он понял: это конец. На секунду ее лицо превратилось в мутное пятно, ноги предательски задрожали, а в голове гулко застучало: «Она бросит меня, она бросит меня».
— С Ирой?! – переспросил он.
— Да, с Ирой.
— Люда, что происходит? У тебя кто-то появился?!
— Нет.
— Ты меня любишь?!