Людмила Павловна взглянула на Сергея Ивановича, грустно улыбнулась ему, подняла бокал с коньяком и предложила:
— Давай по глоточку! Удивительная вещь: не вспоминала сто лет, а сейчас начала рассказывать — и как будто это было вчера.
Они молча чокнулись.
— Ну?! — поторопил ее Сергей Иванович. Он провалился в ее рассказ и весь был там, в том далеком, летнем дне.
— Что, ну? Ветер шевелил занавески, и солнечный луч то попадал на тебя, то ускользал с твоего лица — и ты то недовольно хмурился, то улыбался. Это было так мило! Меня переполняли самые нежные чувства к тебе, и я была так счастлива, что любила весь мир. Такое, наверное, только в молодости и бывает. Потом я решила сделать тебе что-нибудь приятное, например, принести завтрак в постель. Ты не вспоминаешь?
— Что-то такое вспоминается…
— А я вот, видишь, хорошо всё помню. Я навсегда запомнила то утро, поэтому могу описать его даже сейчас… Спустя сколько лет, Сережа?
— Сорок один год прошел, Людочка! Сорок один!
— Вот! Сорок один год прошел, а я помню то утро во всех подробностях, потому что… —
Она замолчала, задумчиво выводя чайной ложкой по скатерти круги.
— «Потому что» что? — с нетерпением спросил он.
— Потому что оно выжгло меня, Сережа, — сказала она и со спокойным вызовом посмотрела ему в глаза. — Выжгло, как солнечный луч выжигает дырку на листе бумаги.
Глава 5
Глава 5
Увидев его непонимание, она пояснила:
— Солнечный луч ведь сначала мягко греет бумагу, потом припекает все сильнее и сильнее и если в этот момент к бумаге поднести лупу, то луч прожжет ее и сделает в ней дырку. Иногда такая мелкая деталь, как лупа, решает все. Солнечный луч остается таким же, а вот лист бумаги — нет: у него уже «пулевое отверстие». Понимаешь? И никто не виноват: ни солнечный луч, ни лист бумаги. Просто у них разные физические свойства, и при определенных условиях они несовместимы, одно ведет к гибели другого.
Людмила Павловна внимательно посмотрела на Сергея Ивановича. Ему стало неловко, захотелось отвести взгляд, но он переборол себя и скривил губы в подобие улыбки.
— Вот так и мы с тобой, Сережа, оказались с разными свойствами и стали несовместимы, как луч с бумагой, — продолжила она, — а пресловутые сосиски оказались той самой лупой, что прожгла дыру в наших отношениях.
Людмила Павловна спокойно улыбнулась, взяла со стола бокал с коньяком, прокрутила его пару раз, полюбовалась дорогим, темно-янтарным цветом, и Сергей Иванович, расценив ее жест, как приглашение выпить, приподнял свой бокал, молча чокнулся и поинтересовался, стараясь вложить в вопрос как можно больше сарказма:
- И что же такого страшного и непоправимого сделал я в тот день, Людочка? Какие лучи? Какие прожженные дыры, «пулевые отверстия»?
— Да ничего страшного, Сережа, ты не сделал. Все как раз было обыденным. Но иногда именно это «обыденное» каплей за каплей приводит к «непоправимому». Как это говорят: «последняя капля переполнила чашу», «любовная лодка разбилась о быт», «ваза треснула»? Вот так и у меня что-то треснуло внутри, переполнилось, разбилось.
Людмила Павловна посмотрела на Сергея Ивановича и лукаво спросила:
- Неужели ты правда не помнишь то утро?
- Ей-богу, ничего такого страшного и непоправимого я не помню!
- А, может, тогда и не стоит вспоминать?
- Стоит! Прошу тебя, расскажи.
- Ну что ж, - Людмила Павловна легко пожала плечами, взяла в руки чашку с чаем и, покручивая ее на блюдце влево-вправо, начала рассказывать.
- Если помнишь, готовить я тогда не умела. Все, что наготовила моя мама перед отъездом в отпуск, было съедено, а в морозилке остались только сосиски. В целлофане. И я решила их сварить. Я не знала, как их надо варить. Ну да, признаю, вот такая была избалованная барышня. Я налила воду в кастрюлю, положила в нее замороженные сосиски и поставила вариться. Нарезала хлеб. На тарелку положила майонез, чтобы макать в него сосиски. Потом увидела в холодильнике остатки сметаны и вспомнила, что у нас в институтской столовой ее обильно посыпают сахаром и подают в граненом стакане. Сделала тебе эту сметану. Насыпала в кружки кофе и залила кипятком. На мой взгляд, завтрак получился достойным. Оставалось только дождаться, когда сварятся сосиски. Ты проснулся, зашел на кухню, довольно мурлыча «Мммм, чем это здесь так вкусно пахнет?» и вдруг увидел сосиски, которые, как оказалось, все полопались в кастрюле. И ты начал дико кричать что-то типа: «Ты с ума сошла — варишь сосиски в целлофане?! Да кто их так варит?! Целлофан нужно снимать! Тебе сколько лет, что ты не можешь нормально даже сосиски сварить?! Что ж ты безрукая такая? Посмотри на них, они, как разбухшие утопленники, плавают в кастрюле!» Ну, в общем, что-то в этом роде ты кричал.