Космач разбросал головешки костра и на горячую гальку толсто настелил сосновых, березовых и белых ветвей черемухи. Это Бянкин его учил: «Не ложись в лесу на сырую землю. Сначала костром прогрей ее».
Ася почувствовала, что она совершенно без сил. Даже руку поднять ей было трудно. Она залезла в брезентовый чехол от спального мешка и легла на постель из ветвей. Космач накрыл ее своим плащом. Сквозь ветви от нагретой гальки шло тепло. Удивительно пахло разопревшей хвоей, цветами черемухи и вянущим березовым листом.
— Ты мне устроил царскую постель, — сказала Ася.
Космач также костром прогрел и для себя место, устроился в двух шагах от Аси.
— Тепло? — спросил он.
— Ага. Спасибо.
— Ну и спи себе, как дома. Где Космач — там порядок.
Он долго пыхал папироской, а потом заговорил. В его голосе звучало изумление.
— Нет, ты мне растолкуй, что за чертовщина скрыта в тебе?
— Честное слово, не знаю, — искренне и даже вроде бы виновато ответила Ася.
— Тогда по радио я услыхал твою и Славкину историю, так меня будто кто носом в зеркало ткнул. Глянул и затосковал сам от себя. Смекаешь? Жизнь моя показалась мне вроде погасшего костра. Головешки одни чадные. И подумал я тогда: зачем околачиваюсь в жизни? Где мое это самое море? Куда гребу? Бултыхаюсь в грязной луже, а не плыву. И так ты ловко подцепила меня этим морем своим! Заразила! Ровно сунула в душу пучок смолевых щепок, разожгла костер... Ты спишь?
— Нет, нет, — сказала Ася.
— А ты лучше спи. Кроме глупости, я ничего не скажу. А бить меня некому.
— Я рада за тебя! — сказала Ася.
— Да я-то вот не рад, — проворчал Космач, поднял воротник пиджака, натянул на уши кепку, накрылся телогрейкой, поджал ноги и сунул руки между коленок. Так он, бывало, спал на жестких нарах в пересыльной тюрьме.
Костер с треском пощелкивал семечки, прозрачным воркующим голосом о чем-то судачила Чара, булькала, точно разливала воду по невидимым бутылкам. В глубине завалов мрака будто глухо громыхали падающие с лесовоза бревна.
Асе от слов Космача стало снова легко. Она увидела и услышала таежную ночь.
Заскрипела, залязгала галька. К костру подошел Палей. Он сел у огня, сгорбился, порой озирался, испуганно смотрел в небо. И показался он Асе жалким и нищим. Сквозь легкий сон она слышала, как Чара все лила и лила в какие-то бутылки свою воду, ощущала тепло, будто дышал ей в бок горячий рот земли, и радовалась запаху черемухи, сосны и березовых веников...
Ася проснулась от гула, испуганно села. По глазам ее ударил зеленовато-ослепительный свет. Около спящего Космача метался Палей, то и дело перешагивая через дремлющий костер.
— Молния! Это, ребята, гроза! Смотрите, туча!
Небо было непроницаемо черным, точно каменный закопченный свод. Где-то над гольцами этот свод звучно и раскатисто лопнул. Палей втянул голову, вцепился в плечо приподнявшегося Космача, осматривая небо.
— Ты чего всполошился, крестник? — удивленно спрашивал Космач. — Гроза же за тридевять земель, а ты зубами лязгаешь!
...Однажды мальчишкой Палей с товарищем спрятался от ливня под сосну, а в нее ударила молния и убила товарища. С тех пор в грозу Палея охватывал ужас.
Опять блеснула, теперь уже фиолетовая, молния, глухо зароптала тайга, тронулась, покатилась куда-то морем. Палей залепетал;
— Может быть, уйдем? А? Переждем где-нибудь? А?
Космач серьезно возразил:
— Куда убежишь? Молния, она такая штучка, — она, язва, может хлестнуть куда угодно. А особенно у реки. Вода же! Она притягивает.
— Конечно, притягивает, — метался Палей то глядя в небо, то стремительно поворачиваясь к Космачу.
Ася пораженно смотрела на него.
— Однажды молния как трахнула в автобус, так в щепки его и разнесла, — продолжал серьезно Космач. — Ехал в нем без билета милиционер, одни пуговицы от него остались — раскатились по мостовой. Беда!
Небо грянуло над головами, огненные змеи ринулись в глубину Чары, Палей юркнул за Космача, потом вдруг бросился подальше от воды и сосен, упал в кустах таволги, уткнулся в траву.
— Вот это номер! Всякое видел, а такого не приходилось, — изумился Космач.
Береговой тропой пришли на стан через три дня, как и велел Грузинцев. Сбросили под брезентовым навесом чугунно-тяжелые рюкзаки, жадно напились. Максимовна засуетилась, но есть никто не стал, все полезли в свои палатки отдыхать.
У Палея на скуле и под глазом багровели синяки. Он тоскливо посмотрел в зеркальце, устало закрыл глаза. На душе было паршиво. Дело пахло скандалом. Все, конечно, зависит от Грузинцева. А что он за человек? Будто парень ничего. Хотя, кто его знает! И понял Палей, что за все время работы ни с кем не сдружился, ни в ком не разобрался. Жил от всех в отдалении, как барин. Нет, так дело не пойдет. Нужно учиться жить, ладить с людьми. Необходим диплом, чтобы занять солидное место. Идиот! Сам спутал все свои карты!