Высокая сопка густо заросла осинами, березами, лиственницами. Под ними было сумрачно и прохладно. Под ногами пружинил толстый слой бурых листьев. В зеленом сумраке всюду выпирали из земли огромные камни, порой нагромождения скал, обросших мхом. Кое-где скупо сочилась вода.
В одном месте Славка увидела длинную, глубокую промоину. В памяти возникли другая промоина, и бушующий во тьме поток, и крики людей, тащивших ящики, мешки, бочки.
И тут же ей почему-то припомнилась лесная история, рассказанная в палатке оленеводом. Из-под камня глухо кричал мальчик, а вокруг в отчаянии бегал отец, бросался на скалу, бил по ней кулаками.
Так сейчас заметалась и она от поразившей ее мысли.
Это она, Славка, виновата в гибели Анатолия!
Перед ней возникла Ася, и Славка мысленно бросила ей фразу: «Если бы я осталась в Чапо, он не приехал бы сюда. Он был бы жив!» И увидела, как Ася даже вздрогнула от неожиданности. «Это я виновата во всем! — озлобленно продолжала Славка. — Море... Далось мне это море! На черта теперь оно? Мне даже думать о нем противно. Никуда я больше не поеду». — «А при чем здесь море?» — спросила Ася. «А вот при том! — почти закричала Славка. — Из-за него я потащилась за тобой». — «Так это, значит, я виновата, а не море», — тихо сказала Ася. «У меня своя голова была на плечах».
И уже вслух Славка прошептала:
— Море... Будь оно проклято!
Славка так ярко представила весь этот разговор, что на миг ей почудились громкие голоса. Она даже испуганно посмотрела на Петровича: не слышал ли он их.
Но Петрович сидел на валуне и, положив на колено дневник, описывал пройденный путь.
Над головой, в просветах между вершинами, клубились мутные тучи. Дохнул холодный ветер. Тайга потемнела, зароптала.
Петрович взглянул на часы.
— Пожалуй, можно и перекусить, — сказал он.
Славка развязала рюкзак, вытащила две баклажки с чаем и два больших бутерброда с маслом. Петрович извлек из кармана кулечек конфет, положил их перед Славкой. Он задумчиво взял бутерброд и покачал, как бы взвешивая его на ладони. Славка увидела, как лицо его вдруг постарело.
— Кусок хлеба, — проговорил он. — Вот кусок хлеба. Самое простое и самое благородное, что есть на земле: кусок хлеба. Куда там золоту до него! Без куска хлеба умирают. За время ленинградской блокады умерли моя жена и сынишка. У них не было вот этого куска хлеба.
И тут все в Петровиче стало понятно Славке. Она вспомнила его одиночество во тьме у костра.
Петрович отложил хлеб и медленно, не отрываясь, выпил всю фляжку.
— Что же вы... Ешьте! — сказала Славка.
— Не лезет в горло. — Он закурил.
И таким близким, родным показался ей этот человек, так захотелось сделать для него что-нибудь хорошее, сказать ему какие-нибудь необыкновенные слова, чтобы согреть его душу! Но Славка не знала, что сказать и что сделать. Она молчала, молчал и он.
Потом они пошли дальше среди темного лиственного древостоя. Молоток Петровича с треском дробил камни, пугая кабарожек в сиверах.
«Что же теперь будет? Куда мне?» — думала Славка. Она представила город, какое-то учреждение, какие-то комнаты, кабинеты, канцелярии. Нет, это немыслимо! После скитаний с геологами, после таежных троп, после мира полей и лесов, после всего, что здесь произошло, немыслимо сидеть в каком-то учреждении.
И тут она поняла, что прикипела всей душой к этой жизни, и это лето ей вовеки не забыть, не забыть и Петровича, и Космача, и Грузинцева, и палатки. Как она будет без них?
Славка растерянно посмотрела на сутулую спину легко идущего Петровича. С опушек на них рявкали невидимые косули.
Еще недавно она думала, что геологам вряд ли нравится их жизнь и что несут они ее как тяжкий крест. Но вот теперь, побродив с ними, она поняла, что геолог не может сидеть в кабинете. Это все равно, что вольную птицу держать в духоте городской квартиры. Она все будет тосковать о полете, о вершине кедра, о ветре в березах, о бурлящем ручье, о зарослях брусники.
Славка сказала об этом Петровичу. Он остановился, вытер со лба пот и ответил так:
— В апреле, когда пролетают над городом гуси, я не могу спать. Я готов все бросить и убежать вслед за ними. И если меня вместо поля затолкать в кабинет — это все равно, что затолкать в тюрьму.
И Славка поняла его. Месяцами жить лицом к лицу с таежными просторами, с цветами, со зверьем, с птицами, запахами лугов, со скалами, которые рассказывают о событиях, развернувшихся десятки миллионов лет назад, и вдруг вместо этого, вместо азарта поисков — стены, стол, писанина!
Нет, кто пошел тропой геолога, тому уже трудно свернуть с нее...
Иногда Ася в душе своей ловила смутное, непонятное беспокойство. Какая-то глухая тревога присосалась к сердцу. Ася прислушивалась к ней, старалась понять ее. И наконец из клубка мыслей и чувств выползло глазастым, омерзительным насекомым слово «смерть».