Оленька осмелилась и заметила, что вот ведь она, тетя Наля, тоже не завела себе семью! При этих ее словах худощавое лицо тетки словно окаменело, глаза сузились, усмехнулась чуть заметно:
— Я, так сказать, особь статья!
— Ну вот, — Оленька встряхнула белым золотом волос. Она и здесь, на даче, любовно начесывала их минут по двадцать. — Не нравится мне все это — стирка, плита. А эти жирные черепки — фу!
— Я тоже не люблю мыть посуду, — неожиданно призналась тетя Наля. — И еду готовить. Для себя. А других кормить люблю. Повкуснее стараюсь сделать. Поэтому и стряпать научилась.
Оленька чуть было не брякнула, что ей и для других не нравится готовить, но вовремя прикусила язык.
— Я в столовой буду питаться. И вообще, теперь и прачечные везде, и химчистка. Дома можно ничего не делать.
— Дома всегда найдется что сделать, — возразила тетя Наля. Спицы так и мелькали в ее руках. — Напрасно ты так себя настраиваешь.
И поинтересовалась неожиданно:
— Матери ты ведь написала? Отдохнешь сначала? Неужели написать письмо нужно так много времени и сил? Ну и ну!
Уже совсем стемнело, но она вдруг отложила вязание и отправилась в огород посмотреть, не будет ли ночью холодно огурцам?
А Оленька прошла в комнату и, не зажигая света, распахнула створки окна.
Оно выходило на узкую тропинку между дачей тети Мали и участком соседей в зеленых волнах смородины. За ним уже начинались тальники, что росли вдоль протоки за забором. А еще дальше и выше поднималась ровной грядой сопка, на ней шеренгой выстроились в один ряд сосны. Они были словно нарисованы черной тушью на бесцветном небе. Там, за соснами, проходила железная дорога. Отсюда, из окна, ее не было видно, а с террасы можно было рассмотреть узкие змейки поездов, что проползали среди сосен по мосткам над рвами. Но шум поездов слышался отчетливо, слышно было, как отстукивают колеса на стыках.
Оленьке нравилось мечтать под этот шум. О чем? Определенно сказать было трудно. Чаще всего в этих мечтах она путешествовала. Плыла на белом теплоходе вокруг Европы, приезжала в Италию или бродила по Лондону. Рядом, конечно, всегда был он. Нежный, предупредительный. Нет, нет, замуж Оленька и в самом деле не собиралась. Она призналась в этом тете Нале совершенно искренне. Но ведь не будешь же путешествовать в одиночку! И вообще, бродить по белу свету вот так, в мечтах, очень удобно, никаких тебе усилий и хлопот!
Делать усилия Оленька не любила.
Спать Оленьку Наталья Васильевна укладывала в комнате, а сама устраивалась на тахте на веранде. Здесь было даже лучше, больше воздуха, только по утрам мешал свет, ставней у окна на веранде не было.
В этот вечер Наталья Васильевна дождалась, когда племянница уснет, и приготовила бумагу для письма сестре, опустилась в старое кресло.
За ситцевой занавеской окна стояла уже по-осеннему глухая августовская ночь.
Конечно, Ольга и представить себе не в состоянии, как у них, Натальи Васильевны и Ольгиной матери, Кати, все было. Хотя ей известно, конечно, что ее дедушка, их отец, был всего лишь путевым обходчиком. У Ольги отдельная комната, три стены ее в книжных стеллажах до потолка, пианино, магнитофон, еще там что-то, а у них с Катей…
Дом отца, обычный станционный домик, обитый красной вагонкой, стоял в пяти метрах от железнодорожного полотна. С севера его прикрывала от ветров крутогорбая сопка, с востока — смешанный лес: березы, сосны и ели. Рельсы круто опоясывали усадьбу и уходили ровной ниткой на юго-запад, в степь. Когда мимо проходил поезд, в самодельном шкафчике на кухне звенели щербатые чашки. Комната в домике была одна, а их росло у отца шестеро.
Тетя Наля, тогда ее звали Наткой, нянчила малышей, стирала, варила, доила и пасла корову, копала картошку, осенью пропадала в тайге, припасая на зиму ягоды, грибы и орехи. А в школу ходила по двенадцать километров. Туда шесть и обратно шесть. И почти не пропускала занятий, хотя приходилось по-всякому. Однажды чуть не замерзла в пургу. Мать все намекала, что дочери путевого обходчика уж не до большой учености, грамоте научилась, и ладно. Можно пристроиться стрелочницей на соседнем околотке.
Отец отмалчивался. Он и вообще-то был не очень речист, некрупный, малосильный. По ночам ему не давали спать фронтовые раны. Натка была его первой помощницей, ворочала с ним чурки, когда пилили дрова, косила сено, случалось даже, если его очень уж одолеет боль, выходила за него на участок. Видеть старшую дочь стрелочницей ему не хотелось.
На мать Натка не обижалась, но после ее намеков с еще большим рвением набрасывалась на учебу. Сидеть за книжками, правда, было некогда. Убирала навоз в стайке и твердила теорему, брала на поляне совком бруснику и рассказывала себе шепотом: «Михаил Юрьевич Лермонтов родился в…»