И тут уже без всякой команды остановились все другие машины, и на снег посыпались люди. Как ни спешил Валентин, но он не был даже одним из первых. Со всех сторон к колодцу бежали, крича «ура», танкисты Юго-Западного фронта. А навстречу им, обгоняя друг друга, бежали сталинградцы. Валентин схватил в объятия какого-то широкоплечего парня и крепко поцеловал в обе щеки.
- Здорово, сталинградец!
- Здорово, танкист!
Им хотелось сказать какие-то особые хорошие слова, но они не находили их. И только хлопали друг друга по спине и по плечам, трясли друг другу руки и, смеясь от радости, повторяли: «Вот здорово-то, а? Ну, что ты скажешь! Встретились-таки! А?»
Кругом кричали, обнимались. Все напряжение жестоких боев, вся горечь потерь, усталость от долгих переходов, казалось, были забыты в эту минуту. Была только радость, большое общее счастье.
Так Рыкачев-младший пришел туда, куда не смог прийти Рыкачев-старший, но о том, что его слава досталась сыну, Рыкачев-старший узнал лишь много времени спустя…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ватутин отбросил карандаш в сторону и протянул подписанную сводку Иванову.
- Немедленно передайте в Ставку, - хмуря брови, сказал он. - Я бы пока воздержался сообщить точную цифру окруженных. Там сами подсчитают по всем трем фронтам. - Он задумчиво посмотрел в окно. - Несомненно, окруженная группировка гораздо больше, чем мы предполагаем. Может быть, до трехсот тысяч. - Прищурившись, Ватутин взглянул на Иванова, и тот уловил в его глазах затаенное беспокойство.
- А значит, и сильнее, - сказал Иванов, склоняясь над картой; он понимал, что тревожит Ватутина.
Теперь предстоит сжать кольцо окружения. Но это не так-то просто. Противник продолжает подтягивать войска к Боковской и Нижне-Чирской. У Большой Донщинки пытается наступать сильно потрепанная 22-я немецкая танковая дивизия. Вблизи Больше-Набатовского Вейхс бросил в бой сто восемьдесят танков и мотомехпехоту, надеясь с северо-запада прорвать фронт наших войск. Атаки отбиты, повреждено двадцать восемь танков. И все же это признак того, что борьба далеко не закончена.
Ватутин рассеянным взглядом коснулся карты, встал и задумчиво остановился у края стола.
- Намерения их совершенно ясны, - сказал он, смотря в напряженный затылок Иванова. - Они будут стремиться удержать за собой Песковатку и Вертячий… Что ж, посмотрим!.. Передайте приказ командирам частей - не допускать прорыва. Давайте еще плотнее сомкнемся с частями Сталинградского и Донского фронтов… Что вы там смотрите, Семен Павлович? - вдруг рассердился он.
Иванов смущенно улыбнулся:
- Просто, товарищ командующий, смотрел, какой мы за эти дни прошли путь.
Ватутин задумчиво и как-то удивленно посмотрел на Иванова.
- Путь, говорите вы? - переспросил он и похлопал ладонью по краю стола. - Да, за этим вот столом я прошел большой путь. - Он усмехнулся. - Странно! Всего пять дней. А сколько передумано и прочувствовано…
Иванов прислонился к стене, сжимая в руках папку с документами.
- Сегодня говорил с Москвой, - сказал он. - Мне сообщили… - и вдруг смущенно запнулся.
- Что сообщили? - вскинул голову Ватутин.
- Говорят, Николай Федорович… Вам готовят новое звание…
Ватутин досадливо махнул рукой:
- Эх, Семен Павлович! Разве в званиях дело!.. Мы гитлеровцев - или они нас. Вот как поставила вопрос история… - Он обошел вокруг стола и присел на стул, показав рукой, чтобы садился и Иванов. - У вас есть мать, Семен Павлович? - вдруг спросил он.
- Есть, - ответил Иванов, подсаживаясь к столу.
- И у меня есть… А может быть… была… Осталась у немцев, в деревне… И сестры там остались… В общем, почти вся семья. - Ватутин помолчал. - Тревожит меня, Семен Павлович, что с ними!
- Скоро и там начнем наступать.
- А я перед матерью виноват, - хмуро сказал Ватутин, - не вывез. Вернее, не успел!.. Отступил быстро, а назад иду медленно… Меня и старики казаки ругали… - Он опять помолчал. - Много земли нашей должны мы отвоевать. Ох как много. А знаете что, Семен Павлович, - вдруг круто повернулся он к Иванову, - не идет у меня из головы Бильдинг. Веселый, самодовольный генерал. А что ему до меня, до моей матери, до нашей беды. Союзник!.. На тушенку хочет выменять дружбу! Но как только заговорили о втором фронте, так лисой, лисой - да в кусты… А сколько бы мы матерей спасли, если бы союзники меньше пили коньяк у нас по блиндажам, а открывали бы скорей второй фронт…
Слушая Ватутина, смотря в его суровое и усталое, посеревшее лицо, с глубокими складками между бровей, Иванов подумал о том, как предельно устал этот человек, как сложна его душевная жизнь; обычно она загоняется им куда-то вглубь, чтобы не мешала…
Даже сейчас, в эту минуту откровения, он сидит привычно подобранный, и ничто, казалось бы, не выдает в нем человека, которому тяжко оттого, что он ничего не знает о судьбе своей матери. И только глаза, в них все - и боль, и усталость, и затаенная тревога…
Вдруг Ватутин взмахнул рукой, словно прогоняя какие-то назойливые мысли.
- Ну, так! Идите же, Семен Павлович, на телеграф. Я еду к Коробову. Если будут звонить из Ставки, доложите, что я буду у него в штабе часа через два!.. Беру с собой радиостанцию! Распорядитесь…
2
Шофер резко затормозил машину. Дорогу преграждал большой щит, на котором крупными черными буквами было написано: «Мины». Рядом со щитом стоял лейтенант и что-то кричал.
Увидев машину и разглядев в ней генерала, он быстро подошел, одергивая туго подпоясанный полушубок.
- Здесь дорога закрыта, товарищ генерал, - сказал он, отдав торопливое приветствие. - Одна мина на другой. Вторые сутки мучаемся…
Ватутин взглянул на рябоватое, в синих точках лицо лейтенанта и покачал головой.
- А как глаза-то остались целы?..
- Успел прикрыть рукавом, товарищ генерал, - сказал лейтенант, и его обветренное лицо, покрытое множеством мелких морщинок, сразу как-то потеплело.
- Повезло, - улыбнулся Ватутин. - Говорят, что сапер ошибается только один раз. Значит, можно и два раза.
- Изредка можно, - серьезно ответил лейтенант.
- Вы из какой части?
- Полка Дзюбы…
- Ах, вот как! - Ватутин вдруг вспомнил о Павле и молча сидел, вглядываясь в дорогу за щитом. Там, вдалеке, маячили саперы.
- Ваши люди?
- Мои, товарищ генерал.
Ватутин улыбнулся.
- А меня знаете?
Лейтенант нагнулся к машине и как-то весело ответил:
- Знаю, товарищ генерал. Вы наш командующий. К Павлу приходили!..
- А где Павел?
Лейтенант указал вдоль дороги, за щит.
- Вот он! Видите, мину за обочину бросил. Это и есть Павел.
К машине быстро подошел Семенчук, который посовещался с командиром охраны и начальником радиостанции.
- Товарищ командующий, разрешите повернуть назад?
- Поворачивайте! - сказал Ватутин и опять взглянул туда, где на белом снегу двигались черные точки. Какая из них - Павел?
Машины быстро развернулись и пошли в объезд другой, намеченной Семенчуком дорогой…
Подставив лицо холодному ветру, Ватутин думал о своей семье… Как разбросала ее война… Смертельно ранен Афанасий, навряд ли выживет… Далеко от него и Татьяна, и Лена… Большая была семья, да вот рассеялась по свету… Война есть война, и никто из них, братьев Ватутиных, от нее прятаться не будет… Не время сидеть на печке. Да, в прошлом их, братьев, многое разделяло. И расстояние, и положение, и круг интересов, которыми они жили все эти годы. Но именно сейчас он почувствовал, что нити, которые их связывали, стали, как никогда, крепкими…
Вдруг внезапно и неожиданно отчетливо он представил себе Павла, который, сутулясь, держа в руках щуп, медленно идет вдоль дороги. Тяжелые испытания не кончились. Придет время - и война останется в прошлом, а саперам еще долго надо будет трудиться. Снимать и снимать мины… Снимать и снимать…
На обочине дороги сидел раненый боец. Большой, видно, путь он уже прошел и присел немного передохнуть, дать отдых раненой ноге, перетянутой ниже колена побуревшим от крови бинтом.