…В фантастике мне приходилось читать: заплатит чувак миллион - и отправляется с подругой поглядеть на казни первых христиан или на Варфоломеевскую ночь в натуре. Для пищеварения. Так сказать, возлежа и отрыгивая. Нет, граждане, время - это вам не пространство, «башли» здесь решают так же мало, как и энергия.
Артур Викторович шел по другому пути, не от энергии, не от техники - от человека. Метод его - информационный и уже этим, при всей своей теоретической строгости, ближе к искусству, чем к технике
Исходная его идея была та, что человек, как и любое существо, четырехмерен. Мало того, он имеет два различных «размера по времени». Первый - это биологический: полусекундный интервал одновременности, под который у нас подогнаны движения, слова, удары сердца. Благодаря этому интервалу мы воспринимаем мир именно таким; если бы, скажем, он составлял тысячную долю секунды, то вместо низких звуков мы воспринимали бы серии щелчков - прощай, музыка. Перед забросом мы принимаем препарат петойля, который затягивает интервал одновременности на несколько секунд, - и это страшное дело, насколько меняется окружающий мир!
Но кроме биологического интервала, одинакового для всех животных, есть и другой, в котором люди прочих тварей заметно превосходят: психический. Память. И вот в этом не только люди от зверей, но* и один человек от другого отличен очень сильно.
Память… На первый взгляд кажется, что ее можно уподобить видению в пространстве: как в пространстве чем дальше, тем труднее рассмотреть, так и во времени - чем удаленнее событие, тем труднее вспомнить. Но почему, скажите, особенно хорошо далекое прошлое вспоминается там, где оно происходило, - ведь во времени и это место переместилось наравне с другими? Почему люди в старости лучше всего помнят события своего детства и молодости? Почему вообще можно вспомнить самые давние факты своей жизни с подробностями, даже зримо? А сны, в которых мы видим давно умерших или давно исчезнувших из нашей жизни людей? Здесь много «почему».
И ответ на все один: потому что это с нами было. Все пережитое, когда бы оно ни случилось, хранится в памяти целиком. Все хранится: ушибы, наслаждение едой, встречи, сны… и даже, когда спал крепко, то память о том, что ничего не снилось. Потому что другое название для времени - существование. И подлинное четырехмерное существо «Человек» - а не его мгновенный снимок, не его меняющийся образ, - это длиннющая, вьющаяся вместе с Землей и по ее поверхности в четырехмерном континууме лента-река его жизни; исток ее - рождение, устье… тоже понятно что.
И, главное, обширность его сознательного существования зависит от интервала и информационной полноты памяти - именно управляемой ее части, подчиненной воле и рассудку.
Это я пересказываю то, что излагал нам на лекциях и тренировках Артурыч. Излагал он много, многому нас научил - и все это было настолько необычно, оторванно как-то от того, что пишут о времени и памяти в современных журналах и книгах (я ведь слежу), что мне в голову закралась одна интересная мысль. Я ее обдумывал так и этак, примерял к ней все свои наблюдения за Багрием - и все получалось, что называется, в масть:
- и эти необычные знания…
- и сама личность Артура Викторовича: его неустрашимость перед любым начальством, полная поглощенность делом, бескорыстность и безразличие, что от данного результата перепадет лично ему; да к тому еще и разностороннейшая эрудиция - от физики до йоги, от актерского искусства до электронных схем, какая-то избыточность во всем: на нескольких бы хватило его сил, знаний, способностей…
- и, главное, одна особенность в действиях: он никогда не ходил в забросы для изменения реальности; в тренировочные со мной или Славиком сколько угодно (без этого мы бы их и не освоили); надо знать поэзию заброса - те чувства, что переживаешь во время его и после, когда изменил реальность, чувства владычества над временем, отрешенного понимания всего, - чтобы понять странность поведения человека, который обучил такому других, а сам не делает.
- А знаешь, почему? - сказал я Рындичевичу, изложив эти мысли. - Он уже в забросе. В очень далеком забросе, понял? И менять реальность сверх этого ему нельзя.
- Из будущего, думаешь?… - Славик в сомнении покрутил головой. - Хм… Ругаться он больно здоров. В будущем таких слов, наверно, и не знают.
- Так это для маскировки, - меня распалило его сомнение. - Слова-то трудно ли выучить.
В общем, Рындя согласился с моими доводами, и мы решили поговорит ь с Артуром Викторовичем начистоту. Пусть не темнит. Шеф выслушал нас (меня, собственно) с большим вниманием- и бровью не повел.
- Превосходно, - сказал он. - Потрясающе. Дедуктивный метод… А неандертальцы пользовались беспроволочным телеграфом.
- При чем здесь неандертальцы? - спросил я.
- При том. Проволоки-то в их пещерах не нашли. Чем этот довод хуже того, что, раз я в забросы не хожу, значит, человек из будущего? Прибыл в командировку научить Рындичевича и Возницына технике движения во времени - двух избранников. А вам не кажется, избранники, что вера в пришельцев из будущего - такой же дурной тон и нищета духа, как и вера в космических пришельцев, коя, в свою очередь, лежит рядом с верой в бога? «Вот приедет барин, барин нас рассудит…» Лишь бы не самим. Вынужден вас огорчить, никакого будущего еще нет. Прошлое есть, настоящее есть - передний фронт взрывной волны времени. А будущее - целиком в категории возможности.
- Ну, здрасьте! - сказал я. - Когда я отправляюсь на сутки хотя бы назад, оно для меня - полная реальность.
- Ты не отправляешься назад, в прошлое, друг мой Саша, - шеф поглядел на меня с сочувствием, - ты остаешься в настоящем и действуешь во имя настоящего. Значит, вы еще недопоняли… Все наши действия суть воспоминания. Полные, глубокие, большой силы - соотносящиеся с обычными воспоминаниями, скажем, как термоядерный взрыв с фугасным, но только воспоминания. Действия в памяти…
- …такие, что могут изменять реальность! - уточнил я.
- А что здесь особенного, мало ли так бывает! Если очевидец вспомнит, как выглядел преступник, того поймают; не вспомнит - могут и не поймать. Он может вспомнить, может не вспомнить, может сказать, может умолчать - интервал свободы воли. У нас все так же: воспоминания плюс свободные действия в пределах возможного. Только, так сказать, труба повыше да дым погуще. Никакой «теории из будущего» здесь не нужно.
И смотрит на нас невинными глазами да еще, улыбается.
- Нет, ну, может, нам нельзя?… - молвил Рындичевич. - Мы тоже свою работу знаем, Артур Викторович: в забросе лишнюю информацию распространять не положено. Тем более такую! Но - мы же свои. И никогда никому… Вы хоть скажите: третья мировая была или нет?
- Конечно, нет, раз засылают оттуда, о чем ты спрашиваешь! - вмешался я. - До того ли им было бы! Вы лучше скажите, Артурыч, вы из коммунистического или ближе?
- Да… черт побери! - Багрий хряпнул по столу обоими кулаками. - Говорят вам, нет еще будущего, нету!… Ох, это ж невозможное дело, с какими поперечными олухами мне приходится работать!…
И начал употреблять те слова, какие, по мнению Рынди, в будущем станут неизвестны. Кто знает, кто знает!
III. Сигнал бедствия
- Так! - Багрий смотрит на нас. - Не слышу предложений по Мискину. А время идет, в девять часов в институте начнется рабочий день.
Я молчу. Честно говоря, мне не нравится вариант, который навязывает нам Глеб А.; багриевский явно надежней. Какие же у меня могут быть идеи! А с другой стороны, надо поднатужиться: в заброс идет тот, чей план принят.