Петрунина проглотила вишню вместе с косточкой:
– Да, что-то такое во мне есть.
– О, вы еще сами себя не знаете.
– Да, наверно.
Аметистов мял ладонь Петруниной, а Петрунина думала, достаточно ли этого для того, чтобы переночевать в его комнате с потолками два семьдесят, площадью восемнадцать и со всего одним хозяином по соседству.
– Костик, отпусти девушку и скажи мне вот что…
Аметистов растерялся и слишком быстро отложил в сторону ладонь Петруниной.
– Привет, Ляля, ты когда пришла?
– Представляешь Костик, я была у астролога, он составил на меня гороскоп, и самое страшное в том, что всем моим начинаниям препятствует Уран, – я не знаю, стоит ли мне жить дальше.
– Ты слишком категорична, астролог мог ошибиться, и потом – не все же надо понимать так буквально.
– Костик, ты меня успокоил. Грогин, здравствуй, родной!
Аметистов облегченно вернулся к податливой ладошке Петруниной.
– Здравствуй, родная.
– Что такой грустный?
– Да вот тебя не было, поэтому и грустный.
– Грогин, я тебя люблю – так и передай своей Романовой.
– Я тебя тоже, Ляля.
– Ванька, я тебя вижу, ты от меня не уйдешь!
Ляля, раздвигая переминающихся с ноги на ногу гостей Сафиуллы, стремительно рванулась к расплывшемуся в улыбке Ване Печко.
Грогин выпил маленькую рюмку коньяка, макнул желтый сочащийся кружок лимона в сахар и, открыв рот, уронил его на пол.
– А чем, скажите, президентская республика лучше парламентской?!
Грогин подмигнул Юрловой, Юрлова без очков видела на расстоянии больше одного метра только белые расплывчатые пятна, поэтому улыбнулась только тогда, когда Грогин развел руками и отвернулся влево:
– Нет, это эротика, а не порнография!
Грогин отвернулся вправо:
– С тобой, моя прелесть, я согласен даже на сендзю.
– Фу!
– Что ты фукаешь – это же двойное самоубийство.
– А-а…
Грогин подошел к широкому подоконнику и, потрогав шершавый лист высохшей герани в глиняном горшке, влил в ее серую землю остатки своего пива.
Людмила Сазонова усмехнулась Грогину и уперлась кулачком в грудь Данилы Степановича.
– Людмила, у нас так много общего.
– Данила Степанович, я не люблю общее – я люблю частное.
Грогин с сожалением стал смотреть на окруженный фантиками, крошками и косточками ломтик лимона, пока гостеприимный Сафиулла протертой пяткой шерстяного носка не раздавил солнечный цитрус.
– Тьфу! Черт! Накидали продуктов на пол!
– Сафиулла, я пойду.
– Грогин, ты вечно сматываешься в середине веселья.
– Дядю надо в больнице навестить.
– Это тот, который съехал?
– Он самый.
6
Ибатуллин Ринат Газизович положил ногу на ногу, сдвинул шляпу на затылок и спел куплет из башкирской песни, об озорной девушке, которой попался еще более озорной парень. Даше казалось, что от неровного движения троллейбуса шляпа Рината Газизовича обязательно сорвется с макушки в шелуху семечек на ступеньках.
– Нет, девушка, я совсем не пьяный.
– Я разве что-то вам говорила?
– Мне не надо говорить, я умею читать мысли.
Зульфия Альбертовна, ожидая свою остановку, спустилась к дверям на одну ступеньку вниз:
– Рассказывай! – не пьяный! А что тогда песни орешь?!
Ринату Газизовичу интереснее было поговорить с симпатичной девушкой, но не отреагировать на несправедливую реплику он не мог, поэтому, развернувшись на сиденьке, дыхнул в сразу же испугавшееся лицо Зульфии Альбертовны:
– Нюхай! Ничем, кроме пива, не пахнет! Потому что я пью только пиво, с пива мне весело, а вот с водки я нервничаю.
Двери открылись, и Зульфия Альбертовна, тихо ругаясь, поспешно сошла. Ринат Газизович повернулся назад к хорошенькой девушке, но Даша уже исчезла в задних дверях.
– Мам, налей мне, пожалуйста, еще полкружки чая.
Татьяна Игнатьевна налила полную кружку крепкого чая и положила три кусочка сахара.
– Зачем так много? И сахара не надо было.
– Ничего, ничего.
Даша отхлебнула чай и надкусила овсяную печеньку.
– Как Гера живет?
– Потихонечку, Толик его в новой школе учится, сначала пятерки, четверки получал, а сейчас стал и тройки, и двойки приносить, учительница жалуется.
– Адаптировался, выходит.
– Выходит.
Татьяна Игнатьевна включила маленький телевизор, стоящий на холодильнике, и стала следить за извилистым сюжетом двухгодичного сериала, тихонечко вздыхая в самых проникновенных местах. Даша задумалась о прошедшем дне и о том, что если заплакать, то тушь не потечет, как в смешные школьные годы, потому что прогресс не стоит на месте, хотя какое это имеет значение, ведь мама постарела и папа, открывающий своим ключом дверь, постарел.