Скоро стол был уставлен едой. Мать и сын уселись друг против друга. Балбар накинулся на сушеный творог — айрхан и жадно, с хрустом жевал его.
— Что это я? — Шарухи вдруг соскочила с табуретки и кинулась открывать большой сундук, занимавший чуть ли не полстены, достала оттуда бутылку водки и поставила перед сыном: — Вот! — Потом вынула из настенного резного шкафчика стаканы, приговаривая: — Грешно не вспомнить о боге, когда сын вернулся живой и невредимый. Выпьем…
Балбар открыл бутылку кончиком ножа и налил себе и матери.
— Ладно. За мой приезд и за ваше здоровье, мама. — Они чокнулись и, не глядя друг на друга, выпили: мать — пригибаясь к столу, сын — запрокидывая голову. Балбар осушил все до дна, даже воздух хмельной вдохнул из пустого стакана с последней капелькой, сморщился и понюхал кусочек хлеба…
— Закусывай, ешь, сынок…
Балбар кивнул.
Она тоже допила свою водку и крякнула.
— Да ты ешь, ешь, сынок… У тебя всегда был хороший аппетит. И в детстве, помню, ты любил айрхан. Бывало, поставлю я сушить его на крышу, солнце еще высоко, глядишь, а айрхан уже кто-то ополовинил. Ну, думаю, это воробьи клюют. Сделала чучело. Только зря старалась. Один раз выхожу из дому, вижу: сыночек мой на крыше сидит, лакомится. Вот так воробей, думаю… — беззвучно похихикав, Шарухи вдруг встала. Подойдя к сыну, она обняла его и неловко прижалась губами к его щеке.
Балбар мягко отстранил ее руки и, когда она уселась на прежнее место, спросил отчужденно:
— Значит, я воровал?
— Да нет же… нет, — пугаясь его сурового взгляда, заторопилась мать. — Ты был просто находчивым и толковым. Как это… Маленький да удаленький. Все понимал, где свое и где чужое. Люди говорили, что из тебя хороший хозяин выйдет. Помнишь, как ты насобирал целую кучу бабок, а?..
— Помню… — сказал Балбар. — Одну продавал за пять копеек. А отлитую свинцом за двадцать копеек. Наутро сам же их выигрывал. И снова продавал… Да, есть что вспомнить, — с ядовитой усмешкой заключил он, давая этим понять, что не стоит ворошить прошлое. — Дров хватало? — спросил он неожиданно.
— Хватало. В прошлом году Володя Дамбаев привез мне целый воз. А тимуры пилили да кололи.
— Кто, кто?
— Ученики, кто же? Я им конфеты давала — не берут. Они себя тимурами называют…
«Тимуровцы»… Володя Дамбаев, оказывается, заботился о его матери? Балбар хотел спросить еще о чем-то, приподнял голову, но слова застыли у него в горле, Шарухи подождала немного и заговорила снова:
— Володя работает бригадиром. Говорят, хороший работник, деловой… А Дарима, слыхал небось, вышла замуж…
Мать украдкой взглянула на сына: как-то примет он эту весть? Но Балбар промолчал, и она, радуясь его спокойствию, продолжала:
— Порядочная женщина разве пойдет за такого? Он же старше ее на двадцать лет!.. В старину еще куда ни шло. А сейчас. После того как тебя увезли, отец Володи Дамбаева все хвастался, что Дарима будет его снохой. Я, говорит, клуб колхозный попрошу для свадьбы своего сына. Десять баранов зарежу… Эх-ха-ха… — Шарухи вздохнула. — До небес поднимал он Дариму языком-то. Хвалился, род у них, у бодонгутцев, сильный да славный. Но эта ведьма от Володи отвернулась. С председателем спуталась. Надо же, самого Банзара окрутила. Видал ты такую? — Шарухи взглянула на сына и испугалась: Балбар, уткнувшись глазами в стол, сидел неподвижно, только лицо у него перекосилось.
Мать поспешила переменить разговор:
— Ай, да ну их всех… Вот недавно у нас в колхозе…
Но Балбар уже не слышал ее.
— Эх, Дарима, Дарима… Ну и ну… — Он сжал кулаки до белизны суставов. — Когда же она вышла замуж?
Шарухи как можно равнодушнее сказала:
— Да, кажется, в прошлую осень. — Сердце Шарухи ворохнулось от жалости к сыну, когда увидела, как Балбар протянул руку за бутылкой.
— Допьем, что ли?
Мать не возразила. Если Балбар рассердится, трудно будет с ним сладить. Пусть выпьет. Может, забудется, разговорится.
Шарухи молча подставила свой стакан. Они снова чокнулись, понемножку отлили в жертву богу: мать — от чистого сердца, сын — ради обычая.
— Эх, красота… Будто солнце в груди взошло! — воскликнул Балбар.
— Ты закусывай как следует, — уговаривала мать, видя, что он пьянеет.
Шарухи подала ему на своей вилке кусок мяса, как это делала, когда сын ее был маленьким. Балбар горестно усмехнулся, отодвинул в сторону ее руку вместе с куском мяса и, подыскивая слова, от которых ему стало бы легче, сказал:
— Если бы я ушел в армию, вернулся бы уже нынче осенью. Но ведь из-за вас я остался дома. Вы упросили… — Он укоризненно поглядел на мать. — Все мои несчастья — от ваших добрых рук и от вашего боязливого сердца. Да, да! Не смотрите на меня так. Раньше я этого не понимал, а сейчас…