Но вот наконец и станция, с терпким весенним запахом тополей, с отрывистыми криками паровозов и гулким стуком стальных колес. Степка, перешагивая через рельсы, ведет сельчан к тупику прямиком. За станционным депо на ржавых рельсах никуда не ведущей, перегороженной толстыми бревнами насыпи стоят четыре облупленных вагона. Над железной крышей одного из вагонов синий дымок. И ни одного человека вокруг.
Некоторое время емашинцы ошалело молчат: а вдруг опоздали и вагоны уже пусты?
— Э-эй, ак-ти-вис-ты! Кто семена выдает? — наконец раздается восторженный голос Степки.
— Вот вам и активисты! — зло басит кто-то из мужиков в толпе.
Скрипит дверь крайнего пустого вагона — и невысокая женщина в драповом черном пальто и серой армейской ушанке с блокнотом и карандашом в руках спрыгивает на землю.
— Добрый день, товарищи! Откуда прибыли? — бодро спрашивает она, и Сима только теперь узнает в худощавой, с постаревшим и загорелым лицом женщине Школину, секретаря Таушинского волкома. Вслед за Школиной откуда-то из-за вагонов на Степку и Симу радостно налетает Тимка. На нем шинель, все тот же шлем, только сапоги совсем сдали. У одного подошва подвязана веревочкой и из дырявого носка торчит пакля. Появляются еще двое парней и Мясникова, все в шинелях.
Степка задерживает восторженный взгляд на большом черном нагане, что висит на ремне у Мазунина сбоку.
— Ну чисто вылитый комиссар!
— Домой-то когда теперь? — спрашивает Сима.
— Вместе с вами. Думаю отпроситься у Школиной, — на потемневшем скуластом лице Тимки весело поблескивают светлые глаза и зубы.
Степка озабоченно смотрит на Тимофея и сдвигает на макушку свой заячий малахай.
— Как зерно понесем? Дорога совсем разъехалась.
— Пока амбары тут подготовили. Как подсохнет, увезем на подводах.
— В чадновские амбары нам не с руки! Которые пехом — пусть сыплют. А нам не с руки!
Тимка резко оборачивается на знакомый высокий голос и видит подъехавших. Это Демьян Харин на своем сытом Серке и Степкин отец Кузьма на низкорослом чалом меринке. Чалый запаленно дышит, шея и бока его в темных подтеках пота. Нелегко, знать, досталась ему дорога рядом с сытым кулацким конем.
— Так негоже! — решительно наступает на Тимку Кузьма. — Не годится всем вместе.
— Зерно охранять будут, — миролюбиво вставляет, подходя к верховым, Мясникова.
— Барышня, нам не подходит! Сразу на руки получить желаем, — горячится Кузьма.
— Стоило десять верст киселя хлебать, — вторит Кузьме теперь кто-то уже из толпы. Харин угрюмо молчит и старается не смотреть на Мазунина и активистов.
— Тут не собрание, — властно одергивает Кузьму Школина. — Как всем, так и вам. Отпускаем только по спискам, утвержденным комитетами бедноты. Степан, кто у вас старший?
— А вот — Егор Михеич, — показывает Степка на статного рыжеватого мужика в полувоенной одежде и сапогах со шпорами. — Кавалерист-азинец. Находится после лазарета на отдыхе.
Егор Михеич, сильно опираясь на свежевыструганную липовую палку, подходит ко Школиной и подает ей развернутый тетрадный листок. На нем фиолетовым карандашом угловато выведены фамилии бедняков.
Школина берет список, по-мужски крепко жмет фронтовику руку и, обращаясь к прибывшим, приглашает.
— Идемте, товарищи. Еще раз повторяю: отпускаем по списку, только беднякам, крайне нуждающимся. Тимофей, отведешь своих в Старую Чадновку, к амбару, что на задах у пожарки.
— Знаем мы ваши амбары. Двуногих мышей кормить, — угрюмо набычившись, роняет наконец Харин. — Мастера по чужим сусекам грести…
— Мы сразу желаем. Лонись у нас сколь выгребли!.. — визгливо поддерживает его Кузьма.
— Сима, подсушись тут, — Тимофей показывает на вагон, над крышей которого курится дымок. — Я отнесу твое, — он забирает у Симы мешок и шагает вслед за Школиной.
— Демьян Евстафьевич, надо бы главного начальника разыскать. Негоже нам в общий амбар сыпать.
— Экий ты, братец, прыткий. Ежели даже навесят, та́к они тебя одного и отпустят.
— А нешто с конвоем?
Около верховых останавливается Степка.