— А тебе понравилась кукушка? — спросила Натка.
— Мне? Конечно. Я люблю, когда птицы поют.
— Теперь наслушаешься, — счастливо пообещала Натка. — Кукушек в нашем лесу пропасть. Баба Настя говорит, потому и деревню назвали Кукуем.
— Вот это да! — Валька громко рассмеялась. — Нам на станции говорят: «В Кукуй поедете?» Я говорю матери: «Еще чего? Что за Кукуй? Смешное название какое». А теперь нравится.
В лесу дед Иван распрягает Шайхулу, и она свободно пасется на поляне. Потом, продираясь сквозь частый молодой ельник, выводит девчонок к широкой вырубке. Очевидно, здесь во время валки леса случился пожар. Среди сиреневых зарослей иван-чая и обсыпанной ягодами малины торчат обугленные пеньки.
Звенит коса деда, подрезая траву. Тонька, Натка и Валька перебегают от куста к кусту. Переспелые, налитые красновато-лиловым соком ягоды едва на торочках держатся, чуть заденешь — падают на траву.
Натка больше всех суетится. Приседает на корточки, вскакивает, снова приседает, шагая вокруг кустов, старается обобрать самые нижние ветки: пусть распрямятся, пусть обласкает их солнце.
Из-за темно-зеленых вершин ельника выкатилось большое шафранное солнце. И сразу в сыром малиннике дохнуло теплом. Веселее запели птицы. От мокрых кустов заструился парок. Прошитые оранжевыми лучами, таяли над вырубкой туманные облака, лохматыми белыми медведями уплывали в лог.
Над логом через кисею тумана проступает дымок. Черные глаза Вальки застывают в испуге и оттого еще больше косят.
— Что это? — шепчет Валька.
— Не видишь, что ли, костер, — так же шепотом отвечает Натка и начинает продвигаться к логу.
От тумана и от росы кусты и трава влажны. Платья и ноги девчонок уже намокли, и Натка шагает напрямик через малинник и заросли иван-чая. Лог пересекает вырубку и скрывается в березнике.
— А где же Тонька? — оглядывается на всякий случай Натка и вдруг среди раздвинутых веток видит высвеченный солнцем розоватый частокол берез и чье-то заросшее рыжей бородой лицо.
— Тонь-ка! — истошно кричит Натка и от неожиданности отпускает ветки. Шершавый малинник больно бьет по лицу.
— Тонь-ка! — еще ниже приседая, кричит Натка.
— И чего разоралась? — набивая рот ягодой, где-то неподалеку откликается Тонька. — Режут тебя, что ли? Поесть не дадут! Чего тебе? — шумно продираясь сквозь кусты, кричит недовольная Тонька.
— Тут ходит кто-то, — Натка осторожно раздвигает ветки, освобождая рядом с собой место для Тоньки.
По-прежнему дымит костер, влажно поблескивая, лопочут над логом березы, но никого не видно.
— Тут кто-то ходит…
— Пусть ходит. Малины мало тебе? — Увидев костер, Тонька спускается в лог.
— Эй, греться идите, — Тонька прыгает уже у костра, выставляя над языками огня мокрые ноги и руки.
— Не-е! — тянет Натка. — Там кто-то есть. Посмотри га старой березой.
— Ну вот где? — разводит руками Тонька и обходит старую дуплистую березу вокруг. — Сказано: никого.
— Может, это разбойники, — боязливо оглядывается Валька.
— Разбойники! — прыгая у костра, смеется Тонька. — Не водятся в нашем лесу разбойники. Малинники это. Набрали с ночи, погрелись у костра и ушли. Мы тут вдоль и поперек все облазили.
— Может, к деду пойдем, — снова нерешительно говорит Валька.
— «Разбой-ники!» — передразнивает Тонька. — Сказки все это. Бабки рассказывают, а ты повторяешь.
— Может, это у вас, в Донбассе, разбойники по лесам шастают, — храбро выбирается из кустов и Натка.
— У нас и лесов-то нет.
— Лесов нет, вот так здорово! — запрокинув голову, весело хохочет Тонька.
— А чего же у вас есть?
— У нас сады. Степь еще.
— Сады! Вот в садах-то и водятся разные соловьи да разбойники. — Смеется теперь и Натка и тоже бодро направляется к костру. Валька с минуту настороженно оглядывает кусты и идет за Наткой.
Тонька садится на пенек, снимает лапти и, развесив на кусты сушить чулки и онучи, затягивает очередную песню.
Набрав полные посудины, девчонки идут к деду, угощают его малиной, помогают собрать траву.
Тяжело косить деду. Бурая рубаха его потемнела, облепила сутулую спину. Сам дед тоже бурый. Широкие брови и борода, густая грива волос за долгие годы выгорели, стали такого же неопределенного цвета, как когда-то черная рубаха. Карие глаза отцвели и на задубелом потемневшем лице выглядят совсем светлыми. Никто в деревне не знает, сколько лет деду, из родных его давно уже никого нет.