Вот уже баба Настя и Натка сидят на покосившемся крыльце домика. Дверь закрыта на щеколду, в пробой вставлена палочка.
Хорошо после пыльной и жаркой дороги посидеть в тени. Шумят остроконечные великаны-ели. У самого крыльца тревожно шелестит серебристая осина. Даже в жаркую пору во дворе Лизы-быргуши прохладно. Уложенные вдоль забора поленницы дров и вязанки хворосту так высоки, что половина двора в тени. От ворот к дому ведет узкая тропочка, вдоль нее тянутся грядки с морковью, огурцами, горохом. В траве краснеют крупные ягоды земляники.
С бьющимся сердцем подходит Натка к окну. На полу, на подоконниках, на скамейке и шестке у печи сидят и лежат кошки.
— Ой, баба! — громко кричит Натка и машет рукой. — Глянь! Глянь-ко, сколько тут кошек!
— Лиза всякую живность любит, — утирая концами платка потное лицо, устало говорит баба Настя. — Всякого брошенного поднимет. Вот и набралось с дюжину. Ну, нам пора, Ната, — она поднимается на крыльцо и, приставив ладонь к глазам, смотрит в сторону починка. — Солнце-то, вишь, на крыши садится.
Через минуту голос ее раздается уже из сеней.
— Поди-ко, примерь. Аккуратные, как игрушечки, — баба Настя протягивает подбежавшей к крыльцу внучке сплетенные из лыка лапти. Натка берет в руки гладкие, пахнущие моченой липой обутки, садится на ступеньку крыльца и примеряет.
— Как раз! — шепчет Натка, и небольшие светло-карие глаза ее радостно вспыхивают. — Завтра, смотри, не забудь меня разбудить пораньше. Нам еще с Тонькой кнут раздобыть надо.
— Разбужу, какой разговор.
Грустно, металлически шелестит осина. Ветра нет. Ни одна травинка вокруг не шелохнется, а она вся дрожит каждым своим резным жестким листком. Баба Настя спускается с крыльца, срывает листок и трет его между пальцами.
— Вон какая вымахала! — задумчиво оглядывая дерево, вздыхая, говорит она. — Не любит человек сажать около дома осину. Печальное дерево. Горькое. А эта двадцать лет уж шумит да рассказыват…
— О чем рассказывает? — вставив в пробой палочку, сбегает с крыльца и Натка.
— О беде, которая случилася тут. Не поймешь ты теперя, мала еще. Опосля как-ненабудь расскажу.
Они выходят на дорогу, и, оглядываясь на хутор, баба Настя грустно добавляет:
— Лиза-то раньше первая красавица на деревне была…
Солнце прячется за далекие крыши домов. От леса к починку тянутся синие сумерки. Старая избушка все больше сливается с темным лесом, только в стеклах окон горит розоватый отблеск заката, как будто там, в избе, жарко топится печь.
«Отчего боятся и дразнят Лизу-быргушу ребята? — думает по дороге домой Натка. — И отчего баба Настя привечает и всегда находит для нее ласковое слово? И какую такую историю она обещает рассказать потом?»
Глава четвертая
В колхозе наступила страда. С сенокосом еще не закончили, рожь поспела. Не хватает работников. Уже вторую неделю Тонька и Натка помогают бабе Насте пасти телят.
Просыпаются теперь девчонки рано. Деревья и травы осыпаны еще крупной росой, а воздух чист и зеленоват, будто вода в проточном озере. Оживленно в эти зоревые часы в починке. Далеко слышно окрест, как горланят, перекликаясь с конца на конец, петухи. Хозяйки выгоняют за ворота скотину. Мычат телята и коровы, блеют овцы, скрипят колодезные журавли и калитки.
Завтракать Натка любит на кухне. Аппетитно пахнет здесь парным молоком и разваренным картофелем. Сухой жар из печи обдает Наткин затылок и спину. Вспыхивают языки огня, потрескивают раскаленные угли. Садится она всегда лицом к окну. В кухонное окно хорошо видна синяя полоса дальнего леса, из-за которого по утрам появляется солнце. Сначала над темным лесом стоит ровный розовый свет. Затаив дыхание, Натка ждет той минуты, когда над зубчатой кромкой ельника покажется теплая горбушка, а затем выплывает огромный, докрасна раскаленный круг. Свет его пока еще тусклый, как у железной болванки, когда дед Иван достает ее из горнила кузницы. И глазам не больно смотреть на него. Но вот нижний край солнца начинает отрываться от еловых вершин. Натка прищуривает глаза, потому что солнце именно в это мгновение, словно окончательно проснувшись, огненно вспыхивает. И сразу же от тонких оранжевых краев его через поля, через овраг, березник и речку потянутся к Наткиным глазам длинные соломинки-лучики.
Пылит дорога под копытами коров. Позвякивают ботала да колокольцы. А вслед за стадом серединой улицы вышагивают Тонькины братья: Егорша, Вовка и Панька. Старшему, Егорше, этим летом шестнадцать исполнилось. Вовка года на два моложе его, а Панька года на два моложе Вовки. Так и идут лесенкой. Братья между собой похожи: все коренасты, лобасты и чуть кривоноги. Рыжевато-каштановые чубы низко нависают над густыми бровями. Даже походка у братьев похожа: неторопливая, медвежистая, враскачку.