— Меня возьмите. Я тоже в Ашу дорогу ищу! — весело кричит им вслед Толя.
— А Кию-то забыли позвать? — спрашивает брата Тонька.
— Она уж давно там. Ее мать предупреждала.
До войны мельником работал Клавдин и Аркашкин отец. Теперь мельница простаивает. Молоть кукуйцам нечего. И в редких случаях, как сегодня, Кия Шулятева заменяет мужа.
Вечер выдался тихим и ясным. От снега и лунного света далеко было видно вокруг. Белели пустынные поля. По берегам Крутого лога высокими, величественными шатрами пестрели припорошенные снежком редкие ели. Темнели по речке кусты. Пустынная немота снежных просторов оглушила девчонок. Они вдруг притихли.
Прижимаясь спиной к Тоньке и Вальке и скользя взглядом по сереющим на обочинах зарослям полыни, Натка вспомнила, как приветливо выглядели поля летом. Тогда все здесь зеленело и цвело. Во ржи надрывались кузнечики. В ельнике лога свиристели птицы, над лугом жужжали шмели и пчелы. Над речкой и прудом, кружа слюдяными планерами, трещали радужные стрекозы. Пронзительно и монотонно кричали канюки: «Пи-и-ть! Пи-и-ть! Пи-и-ть!» А теперь здесь властвовали два цвета: черный и белый. И все было немо и неподвижно. Лишь одиноко скрипели полозья саней да изредка фыркала лошадь.
— Ну чего замолчали? — не вынес сумеречной тишины и окликнул девчонок Панька. — Песню бы, что ли, грянули. А? Тонька, как там насчет разбойника-то поется?
— Да ну ее. Надоела. Давайте споем лучше сумную, — Валька была настроена серьезно.
— Какую, какую? — рассмеялась Тонька.
— Да вот: «…Из ран польется ала кровь…» На проводах еще пели.
— «За лесом солнце взвоссияло»?
— Ага.
— Все бы вам с Наткой жалостные. А я дак больше веселые люблю.
— Эту песню только в Кукуе поют. Ее здесь сочинили специально для проводов, — откликнулась молчавшая до этого Натка и тут же без всякой паузы, протяжно и грустно, подражая взрослым, запела. Ее дружно поддержали все.
— Тпру! Стой! Тише! — быстро и глухо сказал Панька и указал вперед на дорогу. — Во-он катится, видите?
— Кто?
— Где? — встревоженно вскочили на колени девчонки.
— От мельницы к лесу.
— Ага. Как быстро бежит.
— Ой, мамочка! Поворачивай! Ой, мамочка, волк! — ухватившись за Паньку, заголосила Валька.
— Тихо, ты! — резко прикрикнула на нее Тонька. — Чего нюнишь? Волк! Разве такие волки бывают!.. Лошадь это.
— Может, Бутышкин? — вставила Натка.
— Кхэ! Для Бутышкина слишком бег резвый. Да и всадник, похоже, сидит. Но-о! — хлопнул лошадь вожжой Панька.
— А откуда взялся? Впереди, когда из деревни выезжали, никого не было, — изумленно пожала плечами Тонька.
— Может, из таныпских кто на мельницу приезжал?
— Что они, дураки, десять верст киселя хлебать, таныпские-то?
— А выехал, должно, с мельницы. Больше тут неоткуда, — резонно сказал Панька и, сбрасывая минутную оторопь, закричал во все горло: — Эй! Ого-го-го!
— Ого-го-го-го… го-о! — прозвучало в ельнике лога ответное эхо. Лошадь затрусила рысцой, и через несколько минут, свернув с дороги, они подъехали к мельнице.
— Эй, тетка Кия! Где вы? — глядя на темные окна избы, громко позвал Панька. На крик из сарая вышла с фонарем в руках высокая сухопарая мельничиха. Пока они с Панькой выносили из саней мешки, она недовольно ворчала.
— Чего припозднились-то? Думала, совсем не приедете. Часа два уже тут околачиваюсь, — Кия постучала одна о другую ногами, одетыми в чесанки с калошами.
— В другой раз больше берите. А то что за молотьба, привезли эстоль.
Мельничиха пошла к плотине. Тонька и Валька побежали вслед за ней.
— Панька! — крикнула мельничиха. — Как услышишь, жернова застучат, иди, не мешкая, засыпать.
— Угу! — отозвался Панька. Он подошел к лошади, опустил чересседельник, бросил лошади солому.
Скоро откуда-то снизу, очевидно из-под плотины, послышался Тонькин и Валькин разговор.
— Видишь, как плещет на колесо-то.
— А у нас не такие. Мы когда с отцом в хутор ездили к бабке, так там прямо в степи, в поле стояла. Крылья на ней огромные, медленно так крутятся.
— У вас ветер крутит, а тут вода.