На дверце этого стойла дегтем было выведено «Шайхула». Шайхулу девчонки хорошо знали. Давно ли, кажется, они ездили с дедом за сеном на этой невысокой белой кобыле. Дверцу Ванека за собой закрыл, и им видна была лишь понуро опущенная белая голова лошади с черной косматой гривой. Шайхула висела на вожжах. Дед поднес картошку к отвислым сизоватым губам ее. Лошадь отвела в сторону морду. Влажные глаза ее были мутны.
— На рогоже подтянули, чтобы легче стоять было, — бросила солому подошедшая к стойлу Тонька, — видишь, под брюхом рогожа. Тоже с лесозаготовок вернулась. Лежала все, теперь на боках пролежни.
Дед еще раз попытался накормить лошадь, но Шайхула понуро отводила в сторону морду.
Чуть слышно застонав, Ванека прижал к голове лошади темное большеносое лицо и долго стоял так, гладя ее шею. И странно: было что-то общее между этими надорванными тяжелой работой и голодом лошадьми и безмолвно страдающим от жалости к ним, тоже изнуренным трудом и заботой старым конюхом.
— Нечего подсматривать, тут не кино, — глаза Тоньки горели и зло поблескивали. — Пошли. Поможете жеребят накормить.
Натка обрадовалась приглашению: значит, Тонька не видела, как дед вел их под конвоем. Если узнает — засмеет.
— Валя, хочешь на жеребят посмотреть? Шерстка у них мягкая, мягкая. Хвостики такие кудрявенькие и голосок тоненький. Ох и забавные. Правда, Тонь?
— Угу, — направляясь к выходу, хмыкнула Тонька. — Были забавные, да все вышли.
Она провела девчонок в дальний конец двора, открыла двери старой конюшни. Здесь в двух больших загородках жались друг к другу жеребята. По дощатому коридору между загородками шел Панька и вез их санки с сеном. Жеребята как по команде выстраивались вдоль изгороди, тянули к нему головы, тоненько ржали и всхрапывали.
Натка вся сжалась, словно ожидая, что ее вот-вот ударят кнутом. Валька, потупившись, смотрела себе под ноги. Дойдя до середины коридора, Панька остановился. «Вот сейчас снимет сено и узнает санки». Натка остановилась и напряженно ждала.
Свалив около ларя сено, Панька кивнул девчонкам и вышел. Скоро по деревянным желобам, что тянулись вдоль стен, зашумела вода. Значит, Панька теперь черпал воду из колодца и сливал в колоду, из которой были выведены концы желобов. Жеребята лениво пили и сердито фыркали, видимо, ждали чего-то более вкусного.
Из квадратного отверстия, вырезанного в дощатом потолке конюшни, послышался сначала простуженный кашель Тоньки, затем посыпалась в коридор солома. Пока Тонька сбрасывала с чердака солому, девчонки успели сбегать за варежками.
Жеребята перестали пить воду и, толкая друг друга, сбились в кучу около того места, куда падала солома.
— Ничего себе! Разве жеребята солому едят? — удивилась Натка.
— Когда с сеном смешают, едят, — спускаясь по деревянной лестнице в коридор, ответила Тонька.
Как свой здесь человек, она свободно входила в загородки и гладила узкие морды и шеи жеребят. Натка тоже было попробовала протянуть руку, но высокий черный жеребенок так оскалился, что она тотчас отдернула.
— А чего они такие сердитые?
— Будешь сердитым. Они в таком возрасте раньше матку сосали.
— А чего их от маток рано отсаживают? — поинтересовалась Валька.
— Раньше обрат им с молокозавода возили. — Натка набрала охапку чистого сена и бросила маленькому рыжему жеребенку, который стоял сзади всех. Очевидно, старшие его вытеснили из круга.
— Возили, — подтвердила Тонька, — а сейчас обрат только сосунам дают.
— А чего же их рано от маток отсаживают? — снова спросила Валька.
— Потому что у лошадей молока не стало.
— А почему молока не стало?
— Ну чего вяжешься? — хмуро огрызнулась Тонька. — Откуда молоку быть с соломы? Сена-то кот наплакал. Последний стожок почали.
Натка и Валька смущенно переглянулись.
— А там? — чтобы как-то затушевать неловкость, спросила Натка и показала на чердак: — Летом полный чердак был сеном забит.
— Так то летом. Ты теперь погляди, чем он забит. Пошли на конюшню, еще лошадям набросать надо.
Чердак, высокий и длинный, был наполовину завален соломой. Набросав в коридор конюшни корм, девчонки подошли к широкому чердачному окну… Отсюда был виден починок, поля и лес. Прошло немногим больше часа с тех пор, как дед задержал Натку с Валькой, а погода резко изменилась. Яркий закат рдел теперь уже не только над заречным осинником. Малиновая река его вытекала из-за Синей горы, широко красила горизонт и исчезала за темным еловым лесом. По полям с тихим шипением змеились снежные буруны. Ветер яростно налетал на постройки, гнул вершины тополей, заламывал соломенные застрехи крыш, стучал ставнями. Стаи ворон и галок летели из пустых полей в лес и в починок.