И вдруг среди этого сияния, белизны и голубизны, откуда-то из-за дороги, кажется из Тонькиной избы, раздались приглушенные крики и плач. Натке даже показалось, что она будто услышала отчаянный Тонькин крик.
Держась за заборку, Натка с трудом влезла на печь. Ноги и руки ее дрожали, от слабости на лице и спине выступила испарина.
— Что это? Воют там почему? — испуганно зашептала она, когда баба Настя внесла на кухню дрова.
— Чего тебе?
— Я говорю, как орут у Налимовых-то?
— Эк тя перевернула болесть. Совеем лица на те нет. Одни скулы. Разве можно вставать?
— Нет, ты скажи, чего там орут. Ага, не хочешь. Тогда не лягу, — Натка сбросила тулуп и села.
— Да Панька, вишь… — баба Настя подняла к груди красные озябшие руки и, кусая вздрагивающие губы, неожиданно громко всхлипнула.
— Замерз… Панька-то, — баба Настя снова громко всхлипнула и закрыла лицо руками. Плечи ее затряслись в беззвучном рыдании.
Натка почувствовала, как стеснило дыхание и ее всю с головы до пят охватило ледяным холодом. Ей захотелось закричать, но она опять сдержалась. Медленно опустилась на постель, чтобы унять озноб, сильнее завернулась в тулуп, прикрыла глаза.
— На Герку натолкнулись… Маряша в лесу. У елки стояла. А Паньку уже замело… снегом. Лежал возле ног ее.
Последние слова бабы Насти слышала как сквозь сон. В ушах зазвенело, и она снова начала проваливаться куда-то.
Когда она пришла в себя, над деревней уже сгущались снежные сумерки. Сквозь голый, темнеющий за рекой осинник светила заря. В избе было пусто и тихо. Лишь стучали на стене, отмеряя минуты, часы-ходики да за заборкой все так же хрипло и часто дышала мать.
И хоть от слабости снова кружилась голова и во всем теле была разлита боль и усталость, Натка чувствовала, что в это утро что-то важное произошло с ней. Что именно, она не знала. Но все, что было раньше, до сегодняшнего утра, казалось ей теперь очень далеким, отдаленным от нее годами. Ей почему-то вспомнилось, с какой радостью она играла первый раз в Валькин мячик. Как ласково и упруго, словно котенок, резиновый мячик прижимался к ее ладоням.
«Красивый», — равнодушно подумала Натка и тут же забыла о нем. Она лежала с закрытыми глазами, а в ушах, словно болезненный стон раненой птицы, звучал резкий отчаянный Тонькин вскрик. Она никак не могла представить Паньку мертвым, заледенелым и неподвижным. Панька виделся ей скачущим во весь опор на сером в яблоках коне, в лихо сдвинутой на затылок шапке со сбившимся набок каштановым чубом. Сидел на лошади он, как всегда, чуть пригнувшись, слегка втянув голову в плечи. Лицо сияло улыбкой, зеленые глаза дерзко блестели. Панька все время оборачивался назад, будто хотел убедиться, что Натка и Тонька смотрят ему вслед ж видят, как он достойно держится в этой бешеной скачке. Лошадь несла его все дальше и дальше. И он все оборачивался, словно прощался с ними. Стихал топот копыт, и всадник с лошадью, все уменьшаясь в размерах, темной точкой растворялись в снежной пыли. И тогда все повторялось сначала…
Прошла неделя, а Натку все еще не выпускали из дому. За это время несколько раз забегала Валька. Все школьные и починковские новости Натка теперь узнавала от Вальки. Были среди них радостные и печальные.
Красная Армия освободила Валькин родной город Ворошиловград. Другая новость ранила Натку в самое сердце. Не было больше на земле доброго конюха Ванеки. Его нашли застывшим в сугробе под горой у Ольховки. Говорили, что в ту самую ночь, когда замерз Панька, дед нес коням последние полведра картошки.
И никто не умел объяснить, куда и зачем мчался в пургу по башкирской дороге двенадцатилетний мальчишка Панька.
Глава одиннадцатая
Весна 1943 года выдалась ранняя. Яркое солнце растопило на гривах снег. Около заборов и вдоль дорог желтовато зазеленела первая нежная трава. В полях пошли в рост озимые. В середине апреля кукуйцы выехали сеять.
Вечера стояли ясные, лунные, звездные. Даже ночью за Ольховкой не смолкала песня трактора.
Каждый день теперь у. Натки и Вальки был наполнен радостью. Скинув сандалии, как и починковские ребята, Валька бегала босиком по мягким деревенским тропкам, необычно чувствуя под ногами податливую землю. Не успели затвердеть тропки, как у девчонок новая радость. В одну ночь лопнули клейкие пахучие почки на тополях, деревня покрылась нежно-зеленой дымкой.
Занятия в школе подходили к концу. Возвращаясь вечерами лесом из Таныпской школы, старшеклассники приносили серу.