«Черт возьми, посмотрели б они сейчас на меня!» Кто это «они», он и сам не знал. Может быть, его ученики, а может, кто-нибудь из учителей. Какое это имело значение? Просто радовался, что наворотил целую гору земли.
— Эй, заработались! — прервал его раздавшийся сверху голос. Кирилл повернул голову. Это был Гуряев.
— А, начальство! — распрямился Калачев и, смахнув с лица пот, плутоватыми глазами глянул на Гуряева: — Вопросик можно?
— Давай!
— Что такое прораб?
— Ну что, производитель работ, — не ожидая подвоха, отвечал Степан.
— Вот, вот. Но работы произвожу я, ты же только смотришь. Значит, прораб — я.
— Я не смотрю, я — руковожу, разницы не улавливаешь, — добродушно рассмеялся Степан. — Вот, например, видишь? — Достал из кармана какой-то исписанный химическим карандашом бланк. — Думаешь, что это так себе, бумажка… Черта. Наряд на трубы. Драчка была, будь здоров. Не докажи, что они позарез, что бы делали? Изоляция скоро, а труб кот наплакал. Заскучал бы тогда.
— Я и говорю: у меня начальство, одно удовольствие. Чувствуешь себя, как за каменной стеной…
— Ладно, кончай травить, — рассмеялся Степан. — Что куришь?
Калачев достал пачку сигарет, начал выбираться из траншеи. Кирилл полез за ним. Ноги распарило и жгло. Как-то сразу отяжелев, он плюхнулся в полынь, полежал, потом только догадался стащить сапоги. Размотал портянки — легкость невообразимая. Будто сбросил с ног жернова. Пройди по воде — удержит. Как Иисуса Христа. Легкость! Но куда деть голову от солнца, от слепящего, белого круга над головой? Припал, прижался лбом к кусту полыни. В нос, в глаза, в уши полезла желтая махорочная пыльца — единственное, что не пышет жаром. Что сравнится сейчас с этим горьким полынным запахом? Ничто! Духи фирмы Коти — бледность.
Оторвался от земли, поднял голову: Степан, Пастухов и Калач курили. Сидят, дерут глотки дымом, смотрят в степь. Далеко к горизонту тянется траншея, а рядом с нею — труба. Скоро ее заизолируют, засыплют землей. И уже не траншея — рубец останется в степи. Тугой, поросший травой — полынью. Потом и рубца не станет. Снега, ветры, талые воды вомнут его в землю, сровняют. И никто не узнает, что здесь когда-то была трасса. Кто после себя плотину оставляет, дымящиеся трубы… А эти? Где-нибудь в поселке откроют краник, бежит свежая водица, ну и ладно. Будто так всегда и было… Обидно. Накрутил портянки, натянул сапоги, взобрался на бруствер, подсел к троим, продолжавшим молча курить. Далеко впереди сверкающей струной перерезает трассу асфальтовая дорога. Траншея проходит под нею и идет дальше в степь. По асфальтовой струне цепочкой движутся машины, крытые брезентом. Однажды он уже видел такой поток машин. Тогда они шли и ревели, как фантастическое стадо бизонов. И сейчас, наверное, ревут. Но асфальт далеко, и рев моторов не доносится. Тогда они с Пастуховым пересекали асфальт в другом месте.
— На Байконур идут, — сказал кто-то из троих, Дорога уходила к горизонту, бывшему сейчас нерезким, расплывшимся. Но и все же за ним угадывалась глухая коричневая степь. И где-то уже там, в тоскливо манящей неизвестности, был Байконур.
— Совсем другой мир… — провожая взглядом машины, превратившиеся в спичечные коробки, сказал Калачев, — кибернетика, решающие устройства… Техника — люкс.
Он все знал, этот Калачев, обо всем имел понятие.
— Техника другая и люди другие, — сказал Пастухов. — Слышал, дороговата эта самая кибернетика.
— Сейчас не так, — проявил осведомленность Калачев, — на серийность спутничков поставили. Третья сотня идет…
— Серийность… — усомнился Пастухов, — что это тебе подшипники гнать? Я вот думаю, на земле столько бед, болезней, нехватки всякие, вот и воды в степи нет… Не рановато ли за космос взялись? Оно, конечно, интересно, что там на Луне, на Марсе, Венере… Да интерес больно дороговат.
— На потом бы, да? — вставил, улыбаясь, Степан.
— Ты, Пастух, обыватель, фантазии в тебе нет, — засмеялся Калачев.
— Можно бы и на потом, — сказал Пастухов.
— Ну когда это, на потом? — улыбнулся Степан. — Когда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому… Устраивает?
— На проповедь похоже.
— Проповедь и есть, — рассмеялся Степан. — Дед мой так будущее себе представлял. А вообще так думаю: затраты, конечно, огромные. Но космос — это движение разума, самое в человеке неодолимое. Это — передовая прогресса. И они там, бьющиеся над решающими устройствами, отлично понимают, чего сами народу стоят и чего от них народ ждет…