— Давай, давай, не бурчи… — Луизке стало смешно, кинулась наводить порядок. Подобрала все, поставила на место. Налила в таз воды, прошлась мокрой тряпкой по подоконнику, поправила занавеску, вытерла пол. Женская рука, что крыло птицы. Помахала, пропорхнула по углам — чистота и порядок… Подогрелась в кастрюле вода. Подтащила упиравшегося Игорька к рукомойнику, помылила его густые пропыленные волосы, промыла чистой водой, взъерошила полотенцем: дикобраз. Конфликт был улажен.
— Ну, вот, теперь показывай слоненка. У, какая прелесть! — Любуясь черно-сине-зеленой игрушкой, она приподнимала ее и опускала на ладонь, ставила то на передние, то на задние колотышки, и казалось, что слоненок танцует. Уходить не хотелось. Но, вспомнив, что каждую минуту может нагрянуть Степан и тогда не обойдется без муки, усадила Игорька за стол, разложила перед ним карандаши и краски, велела нарисовать вагончик, автомашину и тягач.
Предупредила:
— Завтра покажешь работу.
Игорек, озабоченный серьезностью поставленной задачи, понимающе кивнул и тут же, высунув кончик языка, принялся за дело. Луизка постояла у порога, посмотрела на него со спины, склонившегося над бумагой, и тихо притворила за собой дверь. Именно в это время кто-то из парней рассказал про «комедию», которую ломает в столовой Кирилл. Луизка кинулась к себе в вагончик.
В столовой она появилась в ту самую минуту, когда терпение у Кирилла истощилось и он уже собирался уходить. Впорхнула, радостная, вся светилась. На ней было новое платье из набивного ситчика, легкое, воздушное, мягко приталенное. Забота, проявленная Кириллом (и при всех!) вызвала в ней ответное благодарное чувство, и она уже смотрела ему в глаза доверчиво, говорила быстро, чуть ли не оправдываясь…
— Торопилась, дошивала, — показала на платье. — Надо было одну строчку сделать. Ну, я моментом… — В подтверждение сказанного оторвала с подола болтавшуюся нитку.
Кирилл обалдело повернулся к Степаниде:
— Ну, что, слышала?
Луизка между тем, важно выставляя вперед ногу в шикарнейшем лакированном туфле, картинно играя бедрами, вышагивала по матерчатой дорожке вдоль столиков.
«А ну, — было написано у нее на лице, — сможешь ли ты, городской парень, понять, какая я сейчас красивая, сможешь ли оценить мое платье, так удачно подчеркивающее тонкий изгиб моего тела, и стройные мои ноги и вообще всю мою упругую, стремительную и легкую фигуру?!»
Она еще раз прошлась до самых дверей и, вернувшись, вскинув вверх подбородок, игриво произнесла:
— Ну?!
— Вы само изящество и совершенство, — засмеялся Кирилл. — У вас бездна вкуса. Но, может быть, вы удостоите чего-нибудь коснуться. Увы, кое-что остыло…
— Это мне? Вы что, милорд, талия — закон жизни…
Шарик радости, распиравший изнутри Кирилла, лопнул тут же, в одно мгновение. Повернулся, конфузливо посмотрел на Степаниду, все еще маячившую в окне-раздатке.
«Я же говорила: цирк!» — прочел на ее лице Кирилл и совсем сник.
Луизка прервала этот немой диалог:
— Впрочем, чашечку компота. А потом на танцы, да?
14
Перед танцами Кирилл успел еще забежать к себе, скинуть робу, переодеться. Герматка и Заяц в углу над чем-то усердно копошились. Сашка Пастухов, сгибаясь, примерял у настенного зеркальца новую велюровую шляпу.
— Идет? — спросил он у Кирилла.
Кирилл улыбнулся: ничего.
— А, смеешься?
— Это я так. Сегодня не вечер, а какая-то сплошная демонстрация мод. Между прочим, велюровые шляпы давно отошли.
— Да? А Тоньке бы понравилась…
— Пастух прибарахляться стал, — послышался из-за перегородки гремучий голос Герматки, — небось сберкнижку завел?
— И завел, а тебе что?
— Ничего. Это я так. Надежно, выгодно, удобно…
Пастухов махнул рукой, усадил Кирилла рядом с собой на полку.
— Я костюмчик себе присмотрел. Съездим завтра с получки, прикинем.
Кирилл кивнул.
— А это вот — мальчишке. — Пастухов потянулся на верхнюю полку, снял и потом раскрыл сверток. Это был детский темно-синий костюмчик. Короткие в стрелку шорты и блуза навыпуск, с вышитым на нагрудном карманчике якорем. — Парень все моряцкое любит. Ничего?
— Чудесно.
— Послать или дождаться уж? — спросил он, заворачивая покупку.
— Подожди. — Кирилл помолчал и направился к выходу.
Пастухов остался сидеть на Кирилловой полке, держал на коленях сверток, смотрел в окно. Спина его была неподвижной, прямой. Сидеть так, видно, было неудобно. Но на голове его чуждо, как на манекене, торчала велюровая шляпа и, наверно, поэтому согнуть спину было нельзя…