Глава 16
Новый план Остина представлял собой, в сущности, слегка доработанный старый план, или план номер один. Он решил побыстрее добиться полного выздоровления, а уж потом собственными силами выдворить Молли из дома.
Проблема, однако, заключалась в том, что он по-настоящему осознал, какой ущерб его организму причинил инсульт, только после того, как перестал разыгрывать из себя инвалида. Неожиданно выяснилось, что он не в состоянии – или почти не в состоянии – делать простейшие вещи. К примеру, налить в чашку кофе. Или выдавить из тюбика зубную пасту. Обычно он давил слишком сильно, и паста, сорвавшись с щетинок зубной щетки, белой гусеницей плюхалась в раковину.
А еще ему было очень трудно одеваться.
Существовало множество специальных устройств, которые предназначались для того, чтобы облегчить инвалиду жизнь, но Остин упорно отказывался ими пользоваться. По этой причине он тратил не менее пятнадцати минут на то, чтобы застегнуть рубашку. Не меньше проблем доставляла ему и «молния» на джинсах. Он никак не мог ухватиться за ее маленький медный язычок. Пуговица на джинсах тоже стала для него орудием пытки. Продеть металлический диск сквозь толстую джинсовую материю было для него так сложно, что временами он оставлял эти попытки и ходил с расстегнутыми штанами.
Конечно, он мог остановиться на футболках и спортивных трикотажных брюках, которые не надо было застегивать, но это означало идти по пути наименьшего сопротивления. Вместо этого Остин заставлял себя влезать в неудобную, тесную одежду. Бывали случаи – в те дни, если ему не надо было идти к логопеду, – когда он, старательно облачившись в джинсы, рубашку и куртку и застегнувшись на все пуговицы, все это с себя снимал и повторял всю процедуру с самого начала.
Молли радовалась маленьким успехам Остина, что только усугубляло его раздражение. Он казался себе похожим на дошколенка, которому дают конфетку за то, что он сделал попытку одеться самостоятельно.
Была еще одна вещь, с которой ему никак не удавалось совладать, – обувь. Ему приходилось или носить шлепанцы, или всякий раз просить у Молли, чтобы она зашнуровала ему ботинки, а этого ему делать не хотелось. В самом деле, не обращаться же к ней по всяким пустякам? В конце концов, это унизительно. Так недолго и уважение к себе потерять…
Со временем он научился кое-как справляться со шнурками: если сделать даже жалкое подобие узла ему не удавалось, то он просто-напросто засовывал концы шнурков за края туфель. Конечно, бывало и такое, что шнурки выскальзывали из своего гнезда и тащились за ним по полу. Тогда Остин делал удивленное лицо, притворяясь, что они только что развязались, и только после этого позволял Молли их завязать, говоря, что так оно будет быстрее.
В отличие от Молли, Мелинда всегда замечала, когда шнурки у Остина не были завязаны. Она садилась перед ним на корточки и, пыхтя, принималась возиться с их концами, пытаясь как-нибудь их закрепить, чего ей по малолетству сделать, конечно же, не удавалось.
Тогда Остин приходил в дурное расположение духа, думал, что это он должен завязывать внучке шнурки, а не она – ему, и последними словами клял себя за беспомощность.
Бывало и другое. Видя написанное на круглой мордашке девочки горячее желание ему помочь, Остин испытывал умиление, смягчался и забывал на время про свои горести.
Главное место в разработанном им плане по оздоровлению занимала ходьба. Поскольку ходить по улице, где его могли встретить знакомые, знавшие его сильным и здоровым человеком, Остин не хотел, ему пришлось ограничиться огороженным забором пространством заднего двора. Для начала этого было вполне достаточно. Разовая прогулка по периметру двора площадью в четверть акра – это было все, на что он тогда был способен. Но прошло совсем немного времени, и Остин уже обходил двор дважды, а вскоре стал делать и третий круг.
Все эти достижения позволили ему освободиться от мелочной опеки со стороны Молли. Отправляясь за покупками, она уже не боялась оставлять его одного и домой особенно не торопилась.
Когда она уезжала, Остин испытывал чувство неуверенности в своих силах и его начинали одолевать мрачные мысли. С другой стороны, он не мог не приветствовать своего одиночества, поскольку оно давало ему возможность без помех заняться упражнениями по развитию речи: Остин терпеть не мог, когда кто-нибудь слышал издаваемые им гортанные или утробные звуки.
Он отрабатывал произношение гласных и согласных, а потом учился составлять из этих звуков единое целое, именуемое словом.
Через две недели после дня рождения, когда Остин пребывал в полном одиночестве, в доме зазвонил телефон. От неожиданности Остин едва не подпрыгнул, а сердце у него заколотилось как бешеное.