Больше о самоубийстве она не помышляла. Некогда стало. Холодильник пуст! Да у нее вообще не было этого электробытового прибора. Наложить на себя руки, не обзаведясь собственным холодильником в начале двадцать первого века? Так много нельзя было требовать от Кати Трифоновой.
И вновь пришлось спешить на работу, читать письма родственников, целоваться в парках с нищим гитаристом, самонадеянно привязавшимся к ней возле дома экстрасенса и не отстававшим целых полтора месяца, завтракать у Голубева… Дались ей его котлеты! Катя уже устала подтрунивать над собой. Раньше она такой доброй девочкой была: делилась всем подряд, легко голодала, угощала друзей на последние деньги. Теперь научилась припрятывать, заначивать, врать, что у нее нет. И главное — впав в безрассудство щедрости по пьяни, долго потом жалела истраченное на других, высчитывала, как долго могла на этом продержаться сама, и старательно припоминала, много ли добра видела от окружающих. Но той, прежней, она себе больше нравилась. Не должно приглашение к столу быть событием, что бы там Анна Юльевна ни говорила про заграничную прижимистость, как бы ни призывала ей подражать, дабы не тратить время на досужую болтовню. А ведь за последний год Андрей Валерьянович Голубев был единственным человеком, угостившим Катю. Стыдно бредить едой. Однако, если дорогие колготки рвутся на второй день, если новые сапоги начинают промокать через месяц, даже если в них ходить посуху, если отказываешься не только от вкусного, но и вообще от всякого — забредишь тут.
Кате Трифоновой на пороге квартиры Голубева вдруг так жалко себя стало, что, вдавив кнопку звонка, она заплакала. И сбежать не успела — Андрей Валерьянович без промедления открыл дверь.
— Я не из-за котлет, я из-за флюорографии, — тихо прогнусила Катя и шумно разрыдалась.
Успокоилась она на плече Андрея Валерьяновича. Извинилась. Объясняться и корчить строгую рожу было глупо.
— Иди, девочка, умойся, — велел Андрей Валерьянович.
— Пойду я, — пробормотала Катя.
— Куда?
— Домой.
Произнеся это слово, Катя снова всхлипнула.
— У тебя никто не умер, не заболел? — забеспокоился Андрей Валерьянович.
— Не-е-е-ет.
Он втащил отяжелевшую в истерике Трифонову в комнату, устроил на диване, напоил валерьянкой, укрыл пледом и приказал спать. «Девочка», — запоздало и безразлично отозвалось в Кате. И на этой четкой мысли, что рядом с ним она — уже не юная — всегда будет чувствовать себя молодой-премолодой, кончилось натужное бодрствование. Медицинская сестра уснула в квартире пациента. Андрей Валерьянович Голубев долго и пристально разглядывал ее, потом пошел в кухню. Для хоть и неполного счастья этой тощей приблуде необходимо съесть тарелку домашнего борща, решил он. Готовя, Андрей Валерьянович вспоминал то, что узнал о Кате две недели назад: возраст, место рождения и жительства, семейное положение… Собственными анкетными данными он ее, помнится, не развлекал. Итак, она снова явилась. Красивая девочка, из тех, кто хиреет без заботливого ухода. Ее все время хотелось накормить. А что делать после обеда? Напиться с ней на сей раз?
Спасительные идеи не стареют вместе со своими генераторами. Наваристый густой борщ и остатки коньяка из заветной бутылки вернули Кате настроение. А Андрею Валерьяновичу — потенцию. Почти год он не приводил в дом женщин. Последняя любовница была славной, бодрой пьяницей из жилконторы, она щедро отблагодарила его за старомодные ласки новыми батареями. Катю же и Андрея Валерьяновича сама жизнь убедила в том, что ничего лишнего в мире не происходит. Такие всегда действуют стандартно, а из этих стандартных действий всегда получается нечто несуразное, зато по-человечески доброе. Показывая Кате спальню, Андрей Валерьянович поцеловал ее. Он никогда не боялся пощечин. Но его покоробило бы, узнай он причину Катиной радостной улыбки по завершении этого эксперимента. А она просто умилилась отсутствию у него во рту протезов, ибо подозревала, что его крепкие, ровные зубы не настоящие, а искусственные. В свою очередь, Катю, изумленную приятным вкусом его поцелуя, не обязательно было информировать о манипуляциях со щеткой, двумя разными пастами и зубным эликсиром после обеда.
— Я тебя хочу, — ровно, тихо, будто не желая пугать, сообщил ей Андрей Валерьянович. — Но не настаиваю.
«Еще бы», — ехидно подумала Катя. Потом отвратительная мысль о цене хлеба, ветчины, салата, борща и коньяка оттеснила ее к двери. Андрей Валерьянович не двигался и молчал. Катя потопталась у выхода и вернулась к просторной двуспальной кровати.