Иногда после уроков учитель оставлял Федю в опустевшем классе, показывал альбомы репродукций, рассказывал о жизни художников. И мальчику казалось, что к столу, освещенному керосиновой лампой, сходились гениальные творцы, герои их полотен; это был целый мир прекрасных, добрых людей, смелых рыцарей, славивших любовь, боровшихся с жестокостью, враждой, призывавших людей к единению, к совершенствованию… Он узнал, что жизнь многих художников была трудной, трагической, им приходилось бороться с непониманием, их преследовали князья, императоры и папы. От учителя Федя впервые услышал то, о чем смутно догадывался, но чему не находил подтверждения в жизни и что мучило его, заставляло сомневаться то в себе, то в других: почему, почему же находятся люди, которые живут нечестно, добиваясь лишь выгоды для себя, не останавливаясь даже перед тем, если для этого им надо растоптать других людей, как это сделали бандиты, убившие отца…
Федя считал подлостью отнять у Заикина материнскую посылку, а ведь Банщиков и Шебалин сделали это совершенно спокойно, очевидно убежденные в своей правоте.
Соседи в Улянтахе осуждали его за то, что он рассказал о воровстве отчима, а Федя не мог допустить, чтобы засудили невиновную продавщицу, не мог!
Иной раз он думал, что это порок, происходящий от недостатка энергии, напористости, деловитости, стыдился своей застенчивости, мягкотелости, доброты.
Страшно волнуясь, Федя сбивчиво сказал об этом учителю. Тот выслушал, пристально и удивленно глядя на него, и глухим, смятенным голосом произнес:
— Успокойся, мой дорогой мальчик. Ты прав, совершенно прав. Ты поступаешь честно, справедливо, как и должно быть. — Видно, чтобы справиться со своим волнением, учитель закурил и стал ходить по классу. — Не надо стыдиться быть добрым и честным! Человек добр и прекрасен! А жестокость, алчность, эгоизм — это уродства души, порожденные тысячелетиями эксплуататорского строя, где все люди — враги, где сильные, хищники пожирают слабых.
Но этому приходит конец! Мы в России первыми уничтожили этот бесчеловечный порядок. Чтобы люди не враждовали, а вместе создавали лучшую, справедливую жизнь… Истинное счастье человека в том, чтобы свой труд, свое вдохновение отдавать людям, как делают великие художники…
Хоробрых умолк, его худое, некрасивое лицо осветила какая-то неуверенная, напряженная улыбка, наверное, ему было неловко, что он разоткровенничался с мальчишкой.
— Заболтались мы с тобой… Уже поздно, — тихо проговорил учитель, остановившись перед Федей. Его левая рука была вытянута вдоль тела и прижата к бедру. Он никогда не давал руку ни при встрече, ни прощаясь. Видно, стыдился напоминать людям о своей единственной изуродованной руке.
В тот теперь уже далекий зимний вечер Федя впервые в жизни как равный говорил со взрослым о самых сокровенных своих мыслях. И когда человек, которым он восхищался и которого любил, понял и поддержал его, это так обрадовало мальчика, так много значило для него, что он навсегда уверовал в свои убеждения, в себя, в свои силы. Наверное, каждый человек однажды в своей жизни переживает такой душевный переворот. Одинокий и сомневающийся в себе мальчишка стал выпрямляться. Отметая гнетущее прошлое, неуверенность и робость, он все яснее осознавал, что он такое и зачем существует, с каждым годом все полнее раскрывались его способности.
Вспомнил Федор, как впервые пришел к художнику домой, чтобы взять его рисунки для выставки, которую ученики интерната устраивали к Дню Победы.
В избе для учителей художник с женой занимал одну комнату. Занавеска разделяла комнату на две части: в первой была кухня с плитой, тут же стоял заваленный книгами и тетрадями стол, за ситцевой занавеской находилась спальня.
Иван Гаврилович был один, обрадовался гостю.
— Давай-ка мы с тобой сначала пообедаем!
Федор сказал, что уже обедал в интернатской столовой, но учитель только улыбнулся и начал собирать на стол.
— Тебе второй обед не помешает! Жена сегодня ухи наварила, пельменей наделала… Садись, садись без разговоров!
После обеда учитель подошел к книжному шкафу, достал большую папку.
— Здесь мои фронтовые рисунки. Я ведь до войны два курса Московского художественного института окончил. На скульптурном факультете учился.
И тут — война!