Они входят в комнату Кати. Она садится на тахту, покрытую пестрым черно-красным ковром, и взмахом руки приглашает Федора сесть рядом.
Наконец они одни, и Федор может и улыбаться, как ему хочется, и целовать, и обнимать Катю.
В конце концов она вырывается из рук Федора и садится на низенький пуф к трельяжу, заставленному флаконами разной формы и размеров, коробочками с парфюмерией и пудреницами.
— Боже! Ты меня всю растрепал. И лицо у меня красное как свекла!
Она распускает длинные пышные волосы, сверкающим потоком падающие на спину, Федор влюбленно перебирает их, зарывает в них свое лицо, Катя со смехом отталкивает его, чтобы он не мешал ей, расчесывает пряди гребенкой — при этом в волосах потрескивают электрические разряды — и, встряхнув волосы резким движением головы, собирает их на затылке в тяжелый узел, снова подкрашивает губы, вставляет в уши маленькие сережки с изумрудными камешками.
Встав из-за трельяжа, одергивает платье и спрашивает:
— Ну как? На мне все в порядке?
— Ты всегда великолепна! — Федор хочет снова обнять ее, но Катя увертывается:
— Все, все, все! Посиди здесь спокойно. Я пойду на кухню, приготовлю ужин.
— Я пойду с тобой. Ну что я буду делать здесь без тебя?
— Нет! Там собрались все наши, и тебе совсем ни к чему торчать среди них.
Оставшись один, Федор разглядывает комнату. Над тахтой висит большой, писанный маслом поясной портрет Кати. Портрет сделан претенциозно, в модной условной манере, Катя на нем совершенно непохожа: какая-то грубая, вульгарная и старообразная. Он присмотрелся к подписи в углу: «В. Козюрин — 72 г.». Это, наверное, работа Валерия, студента художественного института, о котором говорила Катя.
У входа стенной шкаф, на стене гипсовая голова Дианы-охотницы.
Справа от тахты в углу до потолка поднимается стеллаж, беспорядочно заваленный книгами, иллюстрированными журналами, тетрадями, пластинками для проигрывателя. Напротив окна — вишневого цвета полированный письменный стол на высоких тонких ножках, на нем старинные бронзовые часы, хрустальная ваза с только что срезанными красными и белыми гвоздиками. Как досадно, что он впопыхах не догадался купить цветы, когда ехал сюда. Слева на стене репродукция с картины Гогена из таитянского цикла «А, ты ревнуешь?», изображающая обнаженных женщин. У трельяжа две акварели, окантованные тонкими латунными рамками, а в простенке у двери сделанное синим мелком изображение бородатого святого с нимбом вокруг головы — это работы Кати. Она мечтала поступить в архитектурный институт, но срезалась на экзамене по рисунку, и ей пришлось пойти в строительный.
Все предметы и их расположение говорили, что в комнате живет молодая, беспечная и праздная женщина, любящая искусство и имеющая хороший художественный вкус. Вещи сами по себе были обыкновенные, стандартные, тысячами продающиеся в магазинах, но оттого, что они соприкасались с Катей, они будто впитали в себя частицу ее души и теперь излучали невидимое, но реально ощущаемое Федором обаяние, которое, будто озон после грозы, возбуждало его.
Катя на жостовском расписном подносе принесла ужин и остановилась у двери, улыбаясь:
— Как я тебе нравлюсь в роли домашней хозяйки?
Голова ее кокетливо покрыта цветным платком, на Кате пестрый фартук, очень идущий к ней и делающий ее простой, домашней и милой, — и Федор залюбовался ею.
— Тебе идут все наряды. Но в этой роли ты мне нравишься больше, чем в любой другой!
— А! Как все мужчины, ты хочешь видеть женщину рабой кухни и стиральной машины!
Ловкими, свободными движениями открытых до плеч рук Катя расставляет тарелки на столе, потом, весело болтая, они садятся ужинать. Федор с восхищением смотрит, как она ест, каждый ее жест кажется красивым, необыкновенным, полным непринужденного изящества.
И надо же было в тот вечер оконфузиться!..
Катя спросила, налить ли чаю, и он, увлеченный своими мыслями, ответил: «ну», что у сибиряков означает «да». Вообще-то, он давно избавился от сибирского произношения, но изредка, в минуты волнения, у него вырывались сибирские словечки, Катя однажды уже отчитала его за нуканье, и теперь снова напустилась:
— Федечка, когда же ты перестанешь произносить свои «ну», «однако», «чего» и прочее? Ты же не в тайге! Ведь это говорит о некультурности человека!