— Господи Иисусе, не будешь же ты убивать посредника, потому что тебя надули? Бога ради, я же не поставщик. Кроме того, ты же знаешь — наркотики не моя специальность. Я не прикасался к твоему зелью и убью любого, кто скажет иначе. — От страха у Мило перехватило дыхание. — Клянусь, я впервые слышу об этом.
Чезаре выпрямился и, глубоко вздохнув, посмотрел на Веспер. Она кивнула головой, показывая, что верит в правдивость слов лейтенанта.
Бэд Клэмс был несколько разочарован. Ему хотелось немедленно удовлетворить свою жажду мести, Веспер поняла, что у него руки чешутся заняться посредником.
— Ладно, — наконец сказал он и отпустил Мило. Тощий человек был весь мокрый, колени у него подгибались. Он увидел, что был близок к смерти.
— Кто-то хочет меня наколоть, Мило. — Чезаре все еще сжимал пистолет, но теперь опустил его дулом вниз. — Погоди, передача денег ведь назначена на завтра, верно?
Лейтенант молча кивнул.
— Тогда и поговорим.
Мило немного отдышался:
— А пока я избавлюсь от этой отравы. Пусть ее попробуют акулы.
— Заткни пасть, — отрезал Чезаре. — Кто ты такой, чтобы решать? — Он указал на сумку с мышьяком: — Возьми это с собой и позаботься, чтобы завтра она была на лодке. Я поеду с тобой.
— Вы, конечно, босс, но...
— Пшел вон отсюда! — крикнул на него Чезаре, и тот поспешил ретироваться.
Когда они остались одни, Веспер повернулась к Чезаре. Глаза ее сверкали.
— Ты разыграл комедию, — возмутилась она. — И устроил мне испытание.
Он пожал плечами:
— Да, но разве ты можешь меня в этом винить? Когда мне на голову с неба сваливается слишком хорошая баба, чтобы в это можно было поверить, я начинаю задумываться: почему это произошло? А тебе такие мысли в голову не приходят?
— Нет, — ответила девушка.
— Отлично. К тому же ты, кажется, оказала мне большую услугу, указав на зелье с мышьяком. — Он вскрыл пенопластовую коробку, в которой была еда и бутылки с охлажденным шампанским. — Давай поужинаем. Я проголодался.
Розовое и ядовито-зеленое неоновое свечение Токио пульсировало подобно сердцу гигантского генератора. Но здесь, внутри современной железобетонной оболочки Карасумори Джинья, окрестности синтоистской святыни были залиты светом сохранившихся с девятнадцатого столетия фонарей, которые отбрасывали колеблющиеся круги туманного света. Несмотря на нависающую громаду небоскреба Нью-Синбаси, окружающие Джинью узкие аллеи мысленно возвращали посетителей в иной Токио, во времена, когда война и последовавшее экономическое процветание еще не изменили облик страны.
— Сейчас Япония живет без политического лидера, — сказал Микио Оками. — В бурном море экономического хаоса она движется без руля и ветрил. Природа не потерпит этого, как и любую прочую пустоту.
— Но вы мне сказали, что в настоящий момент бесспорного кандидата на пост премьер-министра нет.
— Тогда не было, — ответил Оками, вышел из светового круга и вступил в темноту. — Сегодня коалицией в качестве компромиссной кандидатуры был выдвинут Кансаи Мицуи.
— Я его не знаю.
— Неудивительно. Вне круга политиков он мало кому знаком. Но этот человек опасен. Он, например, утверждает, что все обвинения в «нанкинском изнасиловании» сфабрикованы. — Оками имел в виду наиболее печально известное — и жестокое — военное преступление японской армии. В 1937 году японские солдаты уничтожили сотни тысяч китайских мирных жителей. Более двадцати тысяч женщин были изнасилованы, а город сожжен дотла. Одиннадцатью годами позже военный трибунал приговорил командующего японскими войсками в Нанкине к смертной казни.
— Кансаи Мицуи — деконструктивист чистейшей воды, — продолжал Оками. — Он хочет переделать историю на свой лад. Например, он нападал на прошлого премьер-министра за попытки залечить раны войны в Тихоокеанском регионе и утверждал, что наше вторжение на азиатский материк необходимо рассматривать как акт освобождения. Он отрицал, что Япония хотела расширить свою территорию, и настаивал на том, что мы просто защищали азиатский материк от колониальной агрессии Запада. Кроме того, и об этом тоже мало кто знает, Мицуи поддерживает Тецуо Акинагу. Это, однако, имеет второстепенное значение. Акинага обречен провести остаток своих дней в тюрьме.
Глаза Николаса сверкнули.
— Как раз сегодня я получил известие, что наш старый приятель Тецуо через несколько дней выйдет на свободу. Адвокаты вытащили его, воспользовавшись некоторыми следственными неувязками.
— Акинага будет освобожден?
— У него есть свой человек или люди в токийской прокуратуре, — ответил Николас. — Я разговаривал с Танакой Джином. Он хороший человек, высококвалифицированный и преданный своему делу следователь. Именно он вел дело Акинаги. Так вот Танака Джин полагает, что процесс был сорван кем-то из его коллег. Может быть, вы попытаетесь разобраться во веек этой истории?
Оками недобро усмехнулся:
— С превеликим удовольствием.
Они прошли мимо местного музыканта, который начал наигрывать какую-то мелодию. Музыка мешала разговору, и они поспешили отойти подальше, но навязчивая мелодия еще долго их преследовала.
— Насколько опасен этот человек, Мицуи? — спросил наконец Николас.
— Это мы еще увидим, — ответил Оками. — Несомненно, однако, что наибольшую опасность представляет сам Акинага. Хочется посмотреть, хватит ли у него влияния на то, чтобы протащить Мицуи на этот пост.
— Тогда уже будет поздно что-либо предпринимать.
— Отнюдь нет. Ключевой фигурой является Акинага. Без него Мицуи станет очередным слабым, недееспособным премьер-министром. Сейчас, мне кажется, надо подождать, пусть Акинага лезет из кожи вон ради своего ставленника.
— Хочу с вами поделиться еще одной проблемой, с которой я сегодня столкнулся дважды. — И Николас рассказал Оками, что с ним произошло во время встреч с Хоннико и Танакой Джином.
— Никогда не слышал, чтобы Акшара проявляла себя подобным образом, — явно встревожился оябун.
— Но эти ощущения отличались от Акшары, — пояснил Линнер, но не рассказал Оками о том, что в доме Куртца почувствовал присутствие двойника. Сначала решил сам во всем разобраться.
— А на что это было похоже?
— Трудно сказать, — ответил Николас. — Небо как будто плавится, слышишь жужжание миллионов пчел. — Он покачал головой. — Я знаю, все это звучит как бред сумасшедшего.
— Не совсем, — сказал Оками. — Полагаю, нам нужно попытаться устранить внутренние повреждения. — Он протянул руку. — Вы готовы?
Николас кивнул, хотя после всех треволнений последних дней ожидал этого сеанса со всевозрастающим чувством беспокойства. Стоя абсолютно неподвижно, он прислушивался к звуку городского шума, который сначала стал неестественно громким, затем, по мере того как реальность утекала в пространственную дыру, замер где-то в отдалении.
— Хорошо, — сказал Микио Оками, — впитывайте в себя ночь.
Откинув голову, он наблюдал за Николасом, всматриваясь в бездну, которой была Акшара. С каждым биением сердца огни Токио отодвигались все дальше и дальше и наконец совсем растворились в пустоте.
— Входите в Акшару глубже, до тех пор, пока не начнете видеть темные структуры. Это Кшира.
Кшира была дорогой тьмы, другой половиной тау-тау, половиной, о которой почти никогда не говорилось, потому что те, кто отваживался на попытку овладеть ею, умирали или сходили с ума. Так получилось с Канзацу, сенсеем тау-тау Николаса, который и привнес в его мозг таящиеся, подобно бомбам с часовым механизмом, частицы Кширы.
Николас знал, что Оками обладал корёку — озаряющей силой. В преданиях древних адептов тау-тау говорилось, что корёку было единственным путем к сюкен — власти, в которой обе половины тау-тау могли объединяться в действенное целое. Однако другие уверяли, что сюкен — не более чем миф, что Акшара и Кшира не могут слиться воедино.
Николас горячо верил в существование сюкен. Что ему оставалось делать? В противном случае Кшира, эта разрушительница душ, могла когда-нибудь одолеть и свести его с ума, как когда-то Канзацу.