Внезапно он ощутил, как желатинообразный небосвод сковал его тело, услышал миллион голосов, говорящих на незнакомых языках в самом центре мозга. Такое уже происходило с ним сегодня. Приближалась Кшира...
— Нет, — резко приказал Оками, — не выходите из тау-тау. Вы только притянете темные структуры ближе, и, если они проникнут в ваше сознание, от них уже не отделаться.
Глубоко погрузившись в похожее на транс состояние, Николас не замечал ни времени, ни пространства. Он существовал как искра света в безразмерной пустоте. Окружающий его космос дышал подобно притаившемуся в чаще зверю, но вместо того, чтобы чувствовать себя защищенным броней Акшары, он ощущал в этом космическом вакууме копошение структур Кширы. Когда-то ранее они казались ему почти безобидными, просто отдаленными облачками на безграничном горизонте. Теперь же они кружились вокруг него с такой скоростью, что заслоняли все более увеличивающиеся участки окружающей его пустоты и ухудшали ментальную видимость. Николас знал, что осталось совсем немного времени до того момента, когда они сольются воедино, чтобы образовать вокруг него непрерывное кольцо, которое перекроет ему доступ к Акшаре, и все, что он в состоянии будет ощущать, это их черную тяжесть, а потом наступит сумасшествие.
Внезапно его психический взор привлекла непонятно откуда возникшая сверкающая колонна света, от которой время от времени отходили волокна. Они касались кружащихся в его мозгу черных осколков Кширы. За этим светом он мог чувствовать психическое присутствие Оками. Они уже проделывали это примерно неделю назад, когда вновь встретились в Венеции. И все же Кшира продолжала свирепствовать в Николасе, в самое неподходящие моменты психически ослепляя его, мешая Акшаре так сильно, что приводило его почти в панический ужас.
И этот страх еще более усиливался, когда он вспоминал о том, что произошло в лесу Ёсино три недели назад, когда он и Тати Сидаре, молодой оябун якудзы, с которым он подружился, попытались наладить подобный психический контакт. Тати тоже обладал корёку, но когда попытался установить контакт, Николас поймал обрывки его мыслей: «Не могу. Что-то... не пойму... — На его лице появилось какое-то странное выражение. — Эта Кшира так сильна...» И Тати сдался. Через несколько мгновений его убили, и Николас так и не узнал отгадки. Неужели Кшира Николаса была слишком сильна для Тати? Но как это могло быть? Корёку должно было справиться с Кширой.
Внутри колонны света стало возникать лицо Оками — может быть, сейчас он получит ответ на этот вопрос?
Николас почувствовал психическую эманацию, исходящую от этого источника света, и потянулся ей навстречу. Заряженные корпускулы вступили во взаимодействие с его психикой, и он ощутил на коже жар и какое-то шевеление, как будто по ней ползали насекомые или выступили капельки пота.
Теперь, когда Линнер начал двигаться к этому колоннообразному световому водовороту, в нем, подобно ирисовой диафрагме, начало открываться отверстие. Оно было готово принять Николаса, и его охватил буйный восторг. Наконец-то он начал свой путь к интеграции; наконец-то одолевавшая его темная сила Кширы успокоится! Но в тот момент, когда он уже попал в объятия этих частиц света, до него, как и в случае с Тати, донеслись мысли Оками: «Нет, нет... Слишком сильно... Не могу удержать связь... Все охлопывается... Выходите! Скорее! Ничего не вышло. Выходите!»
Связь Николаса с Акшарой прервалась, как будто щелкнула растянутая резинка, и его отбросило обратно в реальное пространство и время. Задыхаясь, он скорчившись сидел на земле святилища, и неоновое свечение Токио окружало его как некий искусственный Млечный Путь.
Все еще в тумане от столь внезапного разрыва контакта с Акшарой, Линнер огляделся по сторонам в поисках Оками и увидел, что тот лежит на земле. Николас с трудом дотащился до него, прислушался к дыханию, проверил реакцию глазных яблок под закрытыми веками. Оками был без сознания. Внезапно у него начались судороги. Кровяное давление подскочило. Что же произошло в кокоро? Что видел Оками? Почему он потерял контроль над световой колонной, над корёку, оказался в шоковом состоянии? Не по той ли таинственной причине, которая заставила Тати так внезапно прервать с ним психический контакт? Может быть, Канзацу каким-то образом психически отравил его? Он должен узнать правду.
С помощью Акшары Николас направил свою психическую энергию в кровеносную систему Оками, чтобы помочь ему выйти из шока, унять судороги и поскорее привести в сознание. Затем он снизил уровень адреналина в крови и заставил организм кайсё выработать нужную комбинацию нейропептидов.
Вскоре Оками затих, судороги прекратились, и он открыл глаза.
— Как вы себя чувствуете, Оками-сан?
— Усталым. — Он постарался улыбнуться, но это ему удалось плохо. — Я уже не так молод, как когда-то.
— Вам девяносто.
— Кто вам это сказал? Челеста? — Он облизал пересохшие губы. — Даже она не знает, сколько мне лет на самом деле. И слава Богу. — Он махнул рукой. — Помогите мне подняться, пожалуйста.
Но стоило Николасу попытаться это сделать, как кайсё схватился за голову и застонал. Пришлось осторожно уложить его обратно на землю.
— Что вы со мной сделали? Такой концентрации эндорфина в крови у меня не было с тех пор, как мне исполнилось семьдесят.
— Вы бились в жестоких конвульсиях, — сказал Николас.
— Я этого не помню.
Пока Оками, ровно и глубоко дыша, погрузился в прану, продолжая процесс очистки организма, Николас заботливо наблюдал за ним.
Наконец старец открыл глаза и пристально взглянул на Николаса.
— Не думаю, что смогу вам помочь, мой друг, хотя мне очень бы хотелось.
«Лучше бы я этого не слышал», — подумал Николас.
— Но вы владеете корёку. Это же единственный путь к интеграции. Вы были моей последней надеждой.
— Будем молиться Богу, каждый своему, чтобы это оказалось не так, — вздохнул Оками. — Потому что в противном случае вы обречены. — Он с трудом встал и ухватился за Николаса. — Видите ли, все это время вы носили в себе Кширу, но не имели к ней доступа. Я тоже не смог подобраться близко. Когда я попробовал сделать это, то чуть было не умер. И судя по тому, что вы рассказывали мне о вашем с Тати Сидаре опыте, он тоже оказался в тупике. Из всего этого можно сделать вывод, что корёку — озаряющая сила — помочь вам не может.
Николаса охватил ужас.
— Но что же мне делать, Оками-сан? Я больше не могу терпеть внутри себя Кширу. В последнее время я чувствую, как растет ее сила. На мою душу легла тень.
— Я знаю, мой друг, и сочувствую вам. Но с Кширой можно обращаться лишь вполне определенным образом, иначе это приведет к тому же результату, что и обезвреживание мины без знания ее устройства. К катастрофе. — Он печально покачал головой. — Жаль, что Канзацу, обучавший вас сенсей, умер. Он был единственным человеком, который знал, как вам помочь. — Оками плюнул на землю. — Какой это был извращенный, дьявольский ум. Он должен был от всей души ненавидеть вас, чтобы сотворить с вами такое.
Старик прошелся на негнущихся ногах.
— Пойдемте. Пора уходить отсюда. Психическое эхо чуть было не случившейся катастрофы беспокоит меня.
Когда они вышли на толкотню западного Синбаси, Оками взглянул на пепельно-серое лицо Николаса:
— Я слишком стар и утомлен, чтобы помочь вам, но не теряйте надежды, Линнер-сан. Я знаю, что ответ существует. И где-то есть кто-то, обладающий средствами, с помощью которых вы сможете выйти из этой необычной тюрьмы.
Нью-Йорк — Токио
— Все в порядке?
— Мама уснула, — ответила Франсина Гольдони де Камилло.
— Да, я знаю, — сказал Пол Чьярамонте. — Я дал ей кое-что, чтобы она смогла отдохнуть.
В салоне частного самолета было темно и холодно. Они сидели на скамьях напротив друг друга, а за маленькими поцарапанными стеклами проплывали жутковато выглядевшие при свете луны облака. Фрэнси постаралась приободриться, успокоить болезненно сжимающееся сердце. Потихоньку передвигаясь по скамейке, девочка наконец почувствовала тепло материнского плеча и немного успокоилась.