Нам это, конечно, дико даже представить, что у кого-то есть модель развития мира, которую он считает верной, рабочей, действующей, и где пружинка, приводящая весь мир в движение — борьба за права меньшинств (ну или даже ладно — за весь «Билль о правах»)! И что русских в Латвии защитят не потому, что они боролись с немецко-латышскими фашистами, а потому, что они на данный момент — четкое статистическое меньшинство! (Национальное!)
Или, для сравнения, вообразите «лекцию в окопах 1945 года», адресованную тем солдатам, кто как раз своей кровью сейчас зальют, загасят печи Освенцима. Вообразите политрука, инструктирующего: «Сейчас вы подниметесь в атаку, пойдете под огнем, но обязательно должны к вечеру взять населенный пункт Аушвиц (Освенцим) — и знайте, что вы идете в бой за святое, за права меньшинств!»… ну чистый желтый дом.
Да вряд ли и солдатам, высаживающимся в Нормандии, говорили «о страшной, нечеловеческой угрозе, нависшей над меньшинством, над всей парижской гей-богемой! Знайте, бойцы, что там, в Париже, сейчас ждут вас Анри Жид! Кокто!..»
И, завершив на этом круг примеров, вернемся теперь к «ассиметричным ответам» в идеологии. Так когда же эти «ценности» (совести-собраний-печати-меньшинств) действительно появились на авансцене мировой политики?
Кстати, кому-то покажется, что в этой дружной четверке (та, что строкой выше, в скобках) одно подкрепляет другое, и каждое — каждого, и всех вместе. Буш, например, в этом вроде бы уверен… так же как и в «Великой Мировой войне за права меньшинств»… Но ведь многим, возможно, и покажется ровно наоборот, что одно дискредитирует другое. И тогда заподозривший свободу Совести/ Печати/Собраний — в простом прикрытии их «союзника» из дружной четверки «меньшинств», — он будет, наверное, только еще критичней, еще подозрительней относиться и к самим свободам Совести/Печати.
Вот для чего, уважаемый читатель, в эту историю «Второй Мировой. Перезагрузки» попали и тема «Войны и справедливости» (Шесть перьев с каждого гуся королевства), и «Проблемы PR-отдела Корпорации «Российская Федерация»». Да, мы, как справедливо заметил Андропов, «не знаем общества, в котором живем». А если все же попытаться «узнать»? Тут-то мы должны обратиться, прежде всего, именно к Войне.
К тому же у меня был еще один внешний повод: к моменту написания тех глав подходила к концу эпопея, фильм Виктора Правдюка «Вторая мировая. Русская версия». И после всех рассказов о блокаде Ленинграда, битве под Москвой, Сталинграде, Курской дуге, войне на Западном фронте — автор в своих, где-то… 57-й — 60-й сериях (цифры приблизительны, а названия серий: «Уроки в багровом свете итогов», «Кто победил во Второй мировой войне?») — добрался-таки и до… «исторических выводов»… И начал при этом — убедительно и неудержимо… усаживаться в калошу.
К этим «Урокам в багровом свете итогов» мы еще. разумеется, вернемся. И отнюдь не только для предъявления справедливых «встречных исков» к Объединенным Европам (Берлинской и Брюссельской), но и для насущного самопознания. Да, обрести свою Историю, «узнать свою страну», разумеется, гораздо важнее, чем все эти «тычки» и «указывания на место» бывшим подданным Гитлера.
А с Историей, с познанием своей страны, народа такая вещь получается, что кроме как в переломные моменты постичь что-либо практически невозможно. Похоже, что в иные, спокойные периоды они — народ, страна — просто «вещи в себе». Ну, представьте, что Александр Сергеевич перенес бы действие своего «Бориса Годунова» с 1605 года куда-нибудь в глубь его удачного правления. А это (выбор богатый) — и 14 лет «премьерства» при Федоре Иоанновиче (основан Белгород, обустроена, укреплена, заселена вся область нынешнего Черноземья). Или не менее хозяйственно успешная «семилетка» собственного годуновского царствования. Что бы мы узнали о душе народа, таинственно, непонятно как, но все же надломленной опричниной и Иваном Грозным? Что бы мы узнали об «успешно перевыполненной семилетке» страны на самом кануне Смутного времени?
Согласно сложившейся уже в этой книге практике — подыскания каких-нибудь незатертых примеров и более-менее оригинальных иллюстраций как пример осмысления своей Страны, Войны, Истории, — я приведу два стихотворения. (Точнее, даже полтора: одно целиком, другое в отрывках.)
Их внешний повод совершенно, абсолютно идентичен: участие в войне с нами итальянцев. И это очень кстати: в таких частностях, второ- (якобы) степенностях лучше раскрывается смысл Общего.
Итак, начнем, с того, отрывочного. В классе шестом, кажется, ко Дню Победы мы разучивали «литературно-художественную композицию». Просто стояли в линейку и читали по очереди самые известные стихи о войне. Мне досталось это:
Хорошо помню, что и все стихотворение строилось на этих русско-итальянских рифмах… как
… Я пытался припомнить еще те «смыслообразующие» русско-итальянские рифмы стихотворения, но прекратил попытки, поймав себя, что уже и не вспоминаю, а додумываю (про нашу народную песню «Лучина» и их «Санта Лючия»).
И совершенно умышленно я сейчас не стал разыскивать имя автора, полный правильный текст. Пусть так и останется, как оно мне запомнилось на 37 (примерно) лет тому назад. Звучное, красивое, вошедшее в классику советской поэзии. Автор, если все же разыскать, точно окажется из первой десятки наших поэтов. Рождественский, Межиров, Наровчатов, Симонов — Светлов, Вознесенский — Евтушенко… А может, даже и кто-то именно их них, вышеперечисленных.
Неважно.
Ибо все вышесказанное — лишь необходимая подводка к тому, другому, произведению, показывающему совершенно неожиданно, потрясающе неожиданно! — что, оказывается, можно увидеть за этим же частным (итальянским) случаем.
Не знаю даже, можно ли это назвать стихотворением — одна деталь, невероятная для сего жанра, сразу бросается в глаза: эпиграф едва ли не длиннее самого текста.
Петрарка
«… И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не теснилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худой и бледною Нуждой среди каменистого поля, где ее (Нужду) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно.