— Если ты имеешь в виду Генриха, то он вовсе не был Буратино, а наоборот, и сразу обратил на себя внимание всех девочек нашего курса!
— Всех, кроме нашей мамы, — пояснила Танька подруге.
— Что ты имела в виду, когда сказала, что он не был Буратино, а наоборот? Как это наоборот? — съехидничал Митя.
— Да ну тебя, — махнула на него рукой Саша. — Красивый, вот что. Сам ведь знаешь.
— Тетя Саша, а Генрих тоже на вас обратил внимание? Как Леха на Таньку? А куда смотрел Танькин папа?
— Танькин папа еще никуда не смотрел, — серьезно сообщил Митя. — Танькин папа еще не знал, что он Танькин папа, больше того, он не знал даже, что среди каких-то там соплюшек на первом курсе появилась Танькина мама, ибо учился на шестом курсе и уже стоял у операционного стола. Однажды…
Сидели долго. Вспоминали, смеялись, сравнивали те годы с нынешними, и вывод взрослых был единодушен: I-й Московский ордена Ленина медицинский институт был лучше нынешней академии! Татоша сердилась:
— Вы еще скажите, что трава была зеленее! Тоже мне — старички.
— Насчет травы не скажу, но остроты были острыми, — скаламбурил Митя. — Помню, кто-то повесил на двери столовой плакат с надписью: «Студент МОЛМИ, не будь профаном, заешь котлету дисульфаном!» — были такие желудочные таблетки.
— А еще мальчишки написали на доске с меню: «Каков стол, таков и стул», — добавила Саша. И оба рассмеялись.
Девочки были в восторге.
Вслед за бутылкой шампанского из запасов, непрестанно пополняемых благодарными больными, появился хороший коньяк.
Дмитрий никогда не брал денег с оперированных больных. «Знаешь, — говорил он жене, — когда мне суют конверт с деньгами, я чувствую себя, как старая дева на нудистском пляже».
Сашенька смеялась: «Откуда тебе знать, что чувствует старая дева?» — «Путем перевоплощения в заданный образ, — отшучивался муж и серьезно добавлял: — Рыба портится с головы. Если завотделением станет брать деньги — пиши пропало: начнется сплошная обираловка».
Но с презентами в виде дорогих вин, коньяка ничего нельзя было поделать: приносили в кабинет, оставляли в полиэтиленовых пакетах в уголочке. В результате дома скопилась целая коллекция диковинных напитков. «Эх, если бы взмахнуть волшебной палочкой и превратить все это разнообразие в дензнаки», — говорила Сашенька каждый раз, открывая бар. А Дмитрий считал возможность такого превращения антигуманной, уж лучше этой палочкой играть на бутылках, как на ксилофоне, озвучить прекрасные напитки мелодичными звуками, ну а потом, разумеется, выпить…
Девочкам было разрешено, как полноправным студенткам, пригубить по наперсточку коньяка, хотя они дружно кричали — врали, конечно же, — что уже пили и водку, и виски, и коньяк.
Потом Лиля показывала в лицах некоторых педагогов «Щепки».
У нее пока не очень-то получалось, но все равно было смешно, особенно когда она изображала Панкову…
Поздно вечером, уже лежа в постели и дожидаясь мужа, принимающего душ, Сашенька подумала, что так и не успела рассказать ему о необычной пациентке и ее матери. Самое подходящее время сейчас поделиться с ним своими впечатлениями о проделанной операции — не для девичьих ушей это.
Вошел муж.
В темно-бордовом махровом банном халате, купленном ею ко дню его рождения, он был похож на настоящего киногероя из зарубежных фильмов. Саша взглянула на него и подумала, что ничего не хочет и не станет сейчас рассказывать. Проблемы сегодняшнего дня стремительно вылетели из головы…
Она приподняла край одеяла, он сбросил халат и скользнул в теплоту нагретой ею постели, холодный и еще чуть влажноватый после душа.
— Пьяненький? — спросила она игриво.
— Я люблю тебя, — серьезно ответил он, потянулся и поцеловал ее в уголок рта, любимое сокровенное местечко. — Я люблю тебя, — повторил он и принялся целовать ей шею, грудь, губы, приговаривая после каждого поцелуя: — Ты у меня самая, самая…
Как всегда, в полседьмого Митя проснулся, ругнув себя мысленно — мог бы еще поспать, так нет же, срабатывает чертов рефлекс. Он боялся шевельнуться, чтобы не разбудить Сашеньку, лежал притаившись и смотрел на жену. Какое счастье, что она у него есть… А ведь не зайди он тогда на Моховую, где шестикурснику, уже не первый год переместившемуся на Пироговку, нечего было делать, мог и не встретить ее. Сейчас он уже не помнил, почему понадобилось ему заскочить на кафедру анатомии, с которой они расстались по окончании второго курса. Вошел в вестибюль, подошел к гардеробу, начал снимать пальто, и вдруг — тоненькая, воздушная блондинка в сестринском халате, перетянутом в талии так, что глаз нельзя отвести, рукава халата засучены выше локтя, руки, покрытые золотистым загаром, с непередаваемой пластикой пригладили волосы и спрятались в карманах халата.