Иногда я вспоминала про Сашку. А вдруг он заметит долгое отсутствие соседки и забьет тревогу? Но тут же одергивала себя — я слишком долго его избегала, наверное, он не считает себя вправе, а быть может, даже не думает… начинала жалеть, что так редко звонила маме. Вот она бы… Словом, я перебирала все, даже самые безумные варианты.
Прикидывала расстояние до асфальта. Дом был высоким, и до желанной земли было очень далеко. Сплести веревку из простынь? Некоторое время я думала об этом всерьёз, а потом вспоминала спазм и страх и понимала, если я и спущусь вниз, то наверняка одна. Ребёнок вряд ли выдержит прыжка или падения. Я была в западне.
Перебрав сотни вариантов спасения и решив, что уж хоть один из них обязан воплотиться в жизнь, а быть может, про меня просто вспомнят и дом перестанет быть склепом, я уснула. Проснулась в сумерках, прошёл дождь, я не закрыла окно, и теперь комната была полна вечерней прохлады и сырости, я замерзла. Прислушалась к дому — тишина. Затем к себе. Ребёнок затих, наверное, спит. Живот тянет, но слегка, терпимо. Куда сильнее страдает мой пустой второй день желудок. Я вновь вернулась мыслями к плану с веревкой из простыней. Когда я поднялась, меня чуть качнуло — голод сказывался. Валить надо отсюда, валить. На простыне темнело пятно. Я, поскуливая от ужаса, включила свет, пригляделась — так и есть. Кровь. Небольшое, подсохшее уже пятно, которому здесь было не место. Паника охватила меня мгновенно. Я сдернула халат, да, пятна и на нем, высохшие уже следы крови на бедрах. Живот снова перехватило спазмом. Ужас рвался из меня каким-то нелепым, визгливым криком, унять который не было никакой возможности. Я прошла в ванную, дрожащими руками пустила воду в душе, сполоснулась. Свежей крови не было, это чуть меня успокоило. В многочисленных шкафчиках ванной нашлись прокладки. На данный момент я сделала все, что могла. Попив воды, чтобы хоть как то утолить голод, я вернулась в комнату. Свернула испачканную простыню, закрыла окно и легла, не выключив свет, яркий свет успокаивал. Положила обе руки на живот. Никакого движения.
И именно сейчас, в этот момент я поняла, что хочу его. Ни какого-то гипотетического ребёнка, а именно этого, который сейчас во мне. И не потому, что так получилось, что залетела, а потому что — люблю. Осознание этого факта навалилось вместе с отчаянием. Почему до меня все доходит так поздно?
— Эй, малыш, — позвала я. И потом уже громче: — Ну, дай маме знать, что с тобой все хорошо. Мама волнуется…
Я впервые сознательно назвала себя мамой. Тишина в доме, тишина во мне, даже желудок сдался и обречённо замолчал. Только сердце бешено тук-тук, тук-тук…так громко, что оглушает, и удивительно, ну как никто не услышит этого громогласного стука, не придёт, не спасёт? Я ждала шевелений ребёнка долго, так долго, что уснула. А когда проснулась, все было также. Новое пятно крови на постели, протекла, несмотря на прокладку, а малыш молчит, не шевелится совсем…
Глаза застилали слёзы. Ну почему же все так паршиво, почему не может быть так, как у обычных, нормальных людей? Я у меня есть две простыни, обе помеченные моей кровью. Я смогу сделать веревку.
Каждую из простыней я распорола надвое, и связала так крепко, насколько позволили мои ослабшие руки. Шевелить пальцами мне было сложно, в ушах тонко звенело — я пила одну лишь воду уже третий день. А когда веревка была готова, отчаяние накатило с ещё большей силой. Только сейчас я поняла, что её некуда привязать. Кровать была слишком далеко от окна, и она была дурацкой — деревянный параллелепипед, без ножек или витых спинок. Лаконичное дерево, удобный матрас. Батареи как таковой тоже не было — пластины отопления были утоплены в стену, я сломала все ногти, пытаясь добраться до трубы, которая там, в глубине, наверняка была. Лёгкий комод или столик не годятся. До ванной слишком далеко, мне не связать такой веревки, материалов не хватит… А потом вспоминала, что там, за садом еще и высокий забор…В общем бельё я испортила зря. Зато в нелепых хлопотах прошёл почти весь день, порой я даже забывала о том, насколько голодна. Пыталась вспомнить, а шевелился ли ребёнок в течение дня — и не могла.
Схватки — если это были они, периодически происходили. Я замирала и пыталась расслабиться. Они проходили, но не сразу, истрепав все нервы. Сейчас я лежала и глядела в потолок. Руки гладили живот, стараясь добиться от него отклика, причём я делала это неосознанно, уже по привычке. Рано, говорила я. Совсем рано, никуда не годится. Сиди внутри, до самого сентября, ну куда нам спешить?
— Сынок? — позвала я. Безрезультатно.