Обычно мы встречались в полдень в баре на втором этаже отеля «Кэвендиш». Теперь перед нами на аккуратных соломенных салфеточках стояли у него – розовый джин, у меня – разбавленный виски, и мисочка с орешками.
– Дженни на выходных будет в Эйнсфорде, – сказал он.
Эйнсфорд – его дом в Оксфордшире. В Лондоне по четвергам у него была работа. Перемещался между ними он на «роллс-ройсе».
– Я буду рад, если и ты приедешь, – сказал он.
Я смотрел на тонкое, аристократическое лицо, слушал ненавязчивый, с ленцой голос. Тонкий, обаятельный джентльмен, который при необходимости прошьет тебя навылет, как лазер. Человек, в чью порядочность я поверил бы даже у адских врат и от которого не приходилось ждать пощады.
Я ответил сдержанно, без злобы:
– Я не готов ехать туда, где меня будут клевать.
– Она согласилась, чтобы я тебя пригласил.
– Не верю.
Он с подозрительной сосредоточенностью уставился на свой стакан. Я по долгому опыту знал: он на меня не смотрит, когда хочет от меня чего-то, что, как ему известно, мне не понравится. И так возникает пауза, пока он собирается с духом, чтобы поджечь фитиль. Судя по длине паузы, ничего приятного ожидать не приходилось. В конце концов он произнес:
– Я боюсь, у нее неприятности.
Я пристально смотрел на него, но он так и не поднял глаз.
– Чарлз, – в отчаянии начал я, – ну не можете же вы… вы не можете требовать… Ну вы же знаете, как она со мной теперь обращается!
– Ты ей тоже спуску не даешь, насколько я припоминаю.
– Ни один человек в здравом уме не полезет в клетку к тигру!
Он мельком взглянул на меня, губы у него слегка дернулись. Возможно, не всякому приятно, когда красавицу-дочь сравнивают с тигром.
– На моей памяти, Сид, – сказал он, – ты не раз входил в клетки с тиграми.
– Ну, с тигрицей! – поправился я шутливо.
Он тотчас же вцепился в меня:
– Так ты приедешь?
– Нет… По правде сказать, есть вещи, которых терпеть нельзя.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула, глядя на меня поверх стакана с джином. Мне не понравился его рассеянный взгляд: это означало, что он еще не отказался от своих планов.
– Ну что, морской язык? – предложил он как ни в чем не бывало. – Зовем официанта? Пора бы уже и поесть, а?
Он заказал нам обоим морского языка – без костей, как обычно. Теперь-то я уже мог нормально есть на людях, но был у меня долгий неприятный период, когда все, что осталось от моей руки, представляло собой уродливую, бесполезную корягу, которую я стыдливо прятал в карман. А к тому времени, как я наконец с этим свыкся, руку мне разбили снова, и я окончательно ее лишился. Наверно, это и есть жизнь. Достижения сменяются потерями, и если тебе удалось спасти хоть что-нибудь – пусть это всего лишь ошметки самоуважения, – оно поможет тебе пережить все, что будет дальше.
Официант доложил, что столик накроют через десять минут, и бесшумно удалился, прижимая стопку меню и блокнот для заказов к своему смокингу и серому шелковому галстуку. Чарлз бросил взгляд на часы, потом непринужденно окинул взглядом просторную, светлую, тихую гостиную, где другие такие же, как мы, сидели попарно в бежевых креслах, разбираясь с мирскими делами.
– В Кемптон сегодня поедешь? – спросил он.
Я кивнул:
– Первая скачка в два тридцать.
– Ты очень занят сейчас?
Для непринужденного вопроса это прозвучало вкрадчивей, чем нужно.
– Не поеду я в Эйнсфорд, – сказал я. – Пока там Дженни – не поеду.
Он немного помолчал, потом сказал:
– Лучше бы ты приехал, Сид.
Я молча смотрел на него. Он провожал глазами официанта из бара, несущего напитки куда-то в дальний угол, и обдумывал свою следующую фразу – дольше, намного дольше, чем следовало.
Наконец он откашлялся и сказал, словно бы в пространство:
– Дженни одолжила деньги… и, боюсь, свое имя тоже… некоему предприятию, которое, похоже, оказалось аферой.
– Что-что?! – переспросил я.
Он с подозрительной готовностью перевел взгляд на меня, но я перебил его прежде, чем он успел открыть рот.
– Нет уж, – сказал я, – если она это сделала, разбираться с этим – ваша епархия.