И когда он уставился на клеточки моего пиджака, я раздраженно опередил:
— Нет, не ткал и не прял, а из магазина.
— На Байкале приходилось бывать? — не смутился он.
— Нет.
— На Камчатке?
— Нет.
— В Антарктиде?
— С чего это…
— А где ты был?
— Сочи, Алушта… В Заозерске, — вспомнил я городок, где проходила конференция по проблемам криминологии.
— И в лесах небось не бывал?
— Вот, приехал…
— Сколько тебе лет? — вдруг спросил он с недоумением.
— Тридцать восемь. А что?
— Что же ты делал тридцать восемь лет?
— В конце концов, у меня степень — кандидат юридических наук! — разозлился я.
В конце концов, я написал докторскую диссертацию, читал неплохие лекции по криминологии и имею печатные труды. В конце концов, кто он такой? Пень сосновый?
Я вздохнул, остывая. Спорят с равными, спорят с себе подобными. Кажется, я отступил от своего правила — с дураками и женщинами не связываться. Впрочем, он может быть и не дураком и не пнем, а цельной натурой, сумевшей затеряться в этих сосняках и не прикоснуться к цивилизации. Цельные же натуры всегда ограниченны, потому что они цельные.
И все-таки мне хотелось ткнуть его носом в какую-нибудь элементарную истину, ему доступную. Типа: «Времена натурального хозяйства давно минули». Я и ткнул ложечкой в мед — между прочим, очень душистый:
— Ты же не делаешь его сам?
— Пчелы делают.
— Не на твоем же подворье?
— На моем.
— У тебя что — свои пчелы?
— Неужто чужие…
Тогда я нашелся и стукнул ложечкой по деревянному бочонку:
— Посуду ведь дома не производишь?
— Произвожу.
— И этот бочонок?
— И его.
Я оглядел пузатые бока, текстуру дерева, выжженных мордатых медвежат, крышечку с кнопкой-пенечком… И вздохнул от нахлынувшей безысходности. Я устал от этого случайного человека, прямого и твердого, как корабельная сосна. А сосняки зовуще шумели за окнами — в них плавились янтарные смолы, пахло грибами и жила тишина.
— Верно сделал, что собрался в леса, — примирительно сказал Пчелинцев. — Человек должен жить в лесах.
— Почему же? — вяло спросил я из приличия.
— А где ж еще? В поле? Взгляду не за что уцепиться и душе не над чем задуматься. В горах? Человек не птица, чтобы вниз головой жить. В океане? Мы из него произошли, не возвращаться же.
— В городе, — вспомнил я одно знакомое местечко.
— В камне да металле жить нельзя.
— Живут же.
— Умом. А сердце их тут, откуда человек вышел. Оно еще помнит свое происхождение. К примеру, про лес стихов полно, а про бетон и шестеренки не пишут.
Вечером в многослойной тишине, возможно, я бы с ним и посидел. Чтобы скоротать бессонницу. Но в солнечный день мне хотелось затеряться в сосняках и ни о чем не думать — ни где людям жить, ни зачем им жить. Я зевнул откровенно и поставил чашку с окончательным стуком, будто печать шлепнул. Пчелинцев поглотал чай и поднялся.
— А у тебя тут хреново, шишка-едри́шка!
— Чем же?
— Окна мутные, стол пыльный, пол шершавый, и пирогами не пахнет.
— Мне и так хорошо. — Я шагнул к двери, как бы показывая путь.
— Это очень плохо, когда и так хорошо, — поучил он на прощание и сграбастал топор своей длинной механической рукой. — Приходи-ка, Антон, ко мне.
— Во сколько? — не удержался я от иронии.
— В девятнадцать ноль-ноль, — серьезно уточнил Пчелинцев.
— Сверим часы, — понесло меня.
Он сверил. И уже на крыльце медленно, для запоминания, сказал:
— Садоводство ученых, за продуктовым ларьком. Там меня каждый знает.
Будь он моложе, я бы всучил ему бочонок с недоеденным медом и выпроводил бы; будь я в форме, в той, в которой держался до этой поездки в сосняки… Пчелинцев замешкался, вытащил шариковую ручку, нашел светленькое местечко на подгнившем столбе и что-то написал. Видимо, свой адрес.
Когда он был уже за калиткой, я глянул:
Разумеется, я не пошел к нему ни в девятнадцать ноль-ноль, ни на следующий день. Высокие сосняки томились за моим домом. Я даже вставал рано — или не ложился вовсе — и бродил в них тихо, как по музею. Мне открывались внезапные картинки, увиденные глазами и не сразу принятые сознанием, потому что оно было не готово.
Лес, воздух и я, на которых пало отраженное от белых облаков восходное солнце, вдруг розовели до странной нереальности…
Кочка сухого белесого мха с воткнутым в бок красношляпным грибком, стоявшим вроде бы подбоченившись, как матрешка…