Я сел, но приставная лестница уже отскрипела.
Первомайка — полчаса езды автобусом — оказалась уютным поселком, раздвинувшим сосняки тремя улицами. Видимо, местным жителям сосны наскучили, поэтому перед каждым домом по-осеннему красовались березы и клены. Только у почты остались две сосны, стоявшие рядком, почти прижавшись друг к другу.
Помещение, где были и почта, и телеграф, и телефон, удивило безлюдностью — лишь один старик писал на тетрадном листке неторопливо и мудро, как летопись.
Меня скоро пригласили в будку. Далеко, за сосняками, пискнуло, стукнуло, крякнуло. Издалека, из-за лесов, голос жены спросил:
— Антон, это ты?
— Да-да, — подтвердил я.
— Как живешь?
— Ем рисово-куриные супы. Ну а вы как?
— Наташка учится, я диван переставила…
— Какой диван?
— Антон, у нас один диван.
— И куда переставила?
— К телевизору. Теперь они со стенкой выглядят миленько…
Мне вспомнилась первая командировка и первый в жизни междугородный разговор с женой. Тогда я только дул в трубку и перекладывал ее из руки в руку, будто она раскалилась. Как давно это было… Да и было ли? Не причуды ли это памяти, которой хочется порадовать душу?
— Антон, где ты?
— Тут я.
— Мишка Отрубятников названивает, интересуется, когда ты вернешься. Что ему передать?
— Передай, что он дурак.
— Ты же знаешь, понятием «дурак» я не пользуюсь.
— Ну да, ты пользуешься французскими духами.
— Как ты сказал?
Я полюбил ее за красоту. Все обалдели: моя жена красивее жен приятелей. Я пьянел от такой сцены… Играем мы в преферанс, пиджаки сняты, галстуки сдернуты, сигареты закурены — открывается дверь, и моя красивая жена в каком-нибудь хитоне вносит кофе и коньяк. Преферанс не в преферанс. И тут мне подумалось: не оскорбляет ли женщину, что ее полюбили за красоту? Больше ни за что, больше не за что. Не обижает ли?
— Антон, где ты?
— Тут я.
— Почему молчишь?
— Говорить отвык: в лесу живу.
— Глупости…
— Не глупости. Говорящие попугаи, выпущенные на волю, забывают язык.
— Не забывают, а им не с кем разговаривать.
— Им некогда разговаривать, надо пищу искать.
— Тебе тоже некогда?
— Вообще-то суп из пакетиков…
Интересно, задумался ли кто о парадоксе любви? Возвышенное, духовное, сложное чувство, как правило, приходит в юности. К кому же? Да к мальчишке, девчонке, которые ничего в этом чувстве не понимают. Дурачки ведь еще. И божий дар этим дурачкам в руки. Не парадокс ли?
— Антон, да где же ты?
— Здесь я.
— Мне кажется, ты не хочешь со мной говорить.
— О чем?
— Тебе не о чем со мной говорить?
— А тебе есть о чем?
— Но я же звоню, чтобы поговорить…
В порядке общественной нагрузки, да и просто с охотой, я читал лекции о семье, о браке. В правовом аспекте. И сейчас, пока молчали за лесами, кажется, я отыскал еще одну занятную причину распада семей. Вернее, разлада меж супругами.
Любили, но разочаровались. Почему же? Ведь любимый человек не стал хуже. Потому что в молодости нет умения прогнозировать: не хватает ни опыта, ни воображения. Любимый видится в статике. А куда он пойдет, как переменится натура, какие черты характера возобладают, какие отомрут, и вообще, к каким высотам или в какие низины будет двигаться личность?..
— Антон, боже, куда ты пропал?
— Никуда.
— Я ведь звоню по делу.
— Да…
— Тебе нужно срочно возвращаться!
— Почему?
— За дело взялся сам профессор Смородин. Он сделает так, что от тех двух экземпляров монографии и следа не останется. А в твоей диссертации хватит материала на новую монографию. Смородин поможет со сроками…
Я слушал и чего-то ждал. В окне, в конце короткой улицы, блестела стена сосняка, верхний край рамы обрезал зелень, поэтому казалось, что Первомайку обнесли золотым частоколом. Оказывается, я ждал радостных постуков сердца — слишком долго ждал.
— Антон, опять молчишь?
— Я не поеду.
— Как не поедешь? Почему?
— Да не хочу.
— Но ведь сам профессор Смородин…
— Передай ему спасибо и привет.
— Антон, вероятно, у тебя депрессия…
И тут мое жданное сердце застучало, — членистоногое слово «депрессия» его подстегнуло без моей воли и без моего сознания.