Профессор вытянул из рюкзачка полбуханки хлеба. Мы так рассудили: уж коли рыба голый крюк хватает, то хлеб и тем паче заглотит.
— А червяки противные, — рассуждал профессор, пробуя хлеб на годность его рыбам по вкусу. — Да и ножик был бы нужен. А тут ломай поаккуратнее…
— Зачем ножик-то?
— Червяков бы резать.
— Ага, и вилку — поддевать их. Эх, интеллигенция…
Аркадий Самсонович передумал жевать хлеб и уставился на меня, будто нашел закусить чем повкусней.
— Николай Фадеевич, а ты не мракобес?
— Что за зверь?
Слукавил я насчет зверя-то, поскольку и чайке ясно, что это бес, живущий во мраке.
— Во всякой ругани интеллигенции есть что-то подлое.
— А коли рабочего обругают или крестьянина?
— Кто обругает?
— Тот же интеллигент, допустим…
— За что?
— За что почтешь. Мол, сер, как пакля, и до меня не дорос.
— Истинный интеллигент никогда за это не обругает.
Само собой, удочки мы еще не забросили. Ну и голоса у нас зычные — особенно у профессора. Не знаю, как рыба, а птицы подальше отлетели.
— Еще как обругает, — буркнул я, чтобы рыбешку не полошить.
— Не слышал.
— А я слыхал. Приехали цацы в совхоз морковку убирать. Ну и понесли местных баб — мол, отрываете нас от научного дела. А у этих местных баб работа в совхозе, дети, свои огороды, скотина, изба с печью… Ну?
— Вряд ли городские женщины были интеллигентными.
— С высшим образованием, а то и кандидаты в науку…
Аркадий Самсонович воткнул удочку в песок стоймя, как пику. И нос у него заострился в мою сторону пикой. И сивая бородка пикоподобной стала. Да и сам он весь пикой торчал, поскольку худой и длинный.
— Николай Фадеевич, русский интеллигент всегда знал, кто его кормит. Интеллигент всегда понимал тяжесть физического труда, работы, и сопереживал трудовому человеку. Потому что интеллигентность — это прежде всего гуманность.
— Чего ж теперь он не сопереживает? — буркнул я опять потихоньку от рыбешки.
— Что? — так и подался ко мне профессор.
— Да вот байку одну знаю…
И рассказал, поскольку видел лично в этой самой Тихой Варежке, в прошлом годе…
…К той бабке Никитичне приехал погостить сынок. Фигура первый сорт. В ботинках с дырочками, в шляпе от солнца, в галстуке петушиного пера-перелива… Ну, своя машина, красотка жена и штаны заморские, джинсовые. А в деревне такой закон — проведать вновь прибывшего. Пошли мы с Пашей. Заглянули в хлев, а сынок там навоз гребет по просьбе Никитичны. Увидал нас, захихикал: «Доцент в навозе». Навоз-то мы видим, а доцент, значит, он. Покраснел до пунцовости. Застыдился, как схваченный карманник. Потихоньку-потихоньку — и дал из хлева деру. Ну?
— Это был не интеллигент, — тоже буркнул профессор, поскольку запутался в леске.
Пришлось оказать помощь. Бог ты мой, дурак кривой… Профессор и тело леской обмотал, и руки, и меж ног пропустил, и аж под камень нитка пошла. Пришлось замысловатые узелки да петли распутывать. А профессор знай себе жует приманку.
— Тогда кто ж такой интеллигент? — спросил я, покончив с этой путаницей.
— У кого знания органически соединены с нравственностью. Если хотите, ум с душой.
И профессор расселся на камне, будто захотел мне прочесть лекцию. Я тоже сел — на свой плоский. Думаю, уж покончу с этим хитрым сплетением разом. И за рыбалку.
— А коли что одно — или знания, или душа?
— Это не интеллигентность. Если есть лишь ум и знания, то перед нами интеллектуал. Может быть, способный, одаренный… А если есть душа, но нет интеллекта, то перед нами просто добрый человек. Интеллектуальность плюс нравственность — вот интеллигент. Только так!
— Выходит, интеллигент и этот… интеллектуал не сродственники, а как бы две большие разницы?
— Интеллектуалом я считаю того, кто разбирается в мире вещном. Машины, механизмы, шахматы… А интеллигент мыслит о человеке и человечном. Литература, искусство, философия…
Молодец профессор. Верно говорит, только уж очень ветвисто. Не может шагнуть коротким путем. А ведь просто: кто печется о первой сущности, тот этот самый интеллектуал, а кто о второй сущности — тот интеллигент.
— Халтурил я, Аркадий Самсонович, в одном заведении. Ученые там ребята и жутко способные. А по лицам не скажешь. Пустые, как футбольные мячи.
— Николай Фадеевич, способности на лице не отражаются — на лице отражается ум.
— И еще у меня поправочка… Похаживают те ребята по коридорам, покуривают да про хоккей баландят. Неужель они тоже интеллигенты?