Вот и перевертыш — зло коснулось и добром обернулось.
Если у кого есть подозрение насчет моей личной злобности, то будьте здоровы. Поскольку всему народонаселению желаю счастья. Однако по земле еще ходят такие паршивые людишки, о коих скажу откровенно: хочется мне, чтобы они шли-шли да споткнулись.
Взять хотя бы склад. Чудеса в решете, а сверху тряпочка. Ведь мы с этим Вячиком даже не обозвались. Однако произошел переполох из-за пары блох.
Утром Семен Семеныч Гузь меня спрашивает внушительно:
— Что там у вас со Славиком?
— Коробка одна со шляпами упала…
— Ну и что?
— На мою лысину, — добавил я с уточнением.
— Почему ж он на тебя жалуется?
— Обидно ему, что я жив остался.
Семен Семеныч глядит на меня неодобрительно. Это я по трубочке вижу, которую он сложил пухлыми губами. Между прочим, когда он вникает в свои накладные, то губы тоже сворачивает. И можно судить, по душе ли ему товар.
— Николай Фадеич, что ты должен делать на склада?
— Круглое катить, плоское тащить, а вертикальное класть горизонтально.
— Вот и действуй, а смуту в коллектив не вноси. А то…
— Что?
— Расстанемся по сокращению штатов.
Язви его в пупок, захотелось и мне сложить губы трубочкой. Правда, у меня она такой жирной бы не вышла. Заместо трубочки предложил ему байку послушать — мне один мужик иногородний рассказал.
— Работать надо! — разозлился Гузь, как индюк какой.
— Да она коротенькая…
…Баечка с тем мужиком произошла. Надо было сократить в конторе одну единицу за ненадобностью. Стали думать да решать. Иванова нельзя — сродственник самого́. Петрова нельзя — анонимщик, жалобами запрудит. Сидорова нельзя — хулиган, еще морду где набьет. Салазкина нельзя — дрянцо человек, на все способен… И так далее и в том направлении. Дошла очередь до этого иногороднего мужика. Человек хороший и порядочный, жаловаться не будет, специалист первый сорт, куда хочешь его возьмут… И сократили. Ну?
Есть люди, которые прямых речей не признают, а подавай им намеки. Для таких моя баечка — что для музыканта балалаечка. Не знаю, чего кладовщик из нее понял, только сердитую трубочку распустил при помощи некоей улыбки. И голосом, которого я и не подозревал, — мягоньким, как свежая ветошь, — проворковал:
— Фадеич, работой твоей я доволен. Но не приставай к Славке.
От такой постановки вопроса у меня в носу засвербило. Это надо ж так носиться с парнем, и только потому, что он сынок туза.
— Отныне молчок. Подавлюсь, а слова ему не скажу.
— Между нами, чем он тебе не понравился?
— Подозрительный шибко, между нами.
— Э, в каком смысле?
— Его, того гляди, злоба задушит…
— Люди разные, Фадеич.
— Какой-то ненатуральный…
— Позер, как большинство молодежи.
— Неприятный, будто осьминог вылезший…
— А ты что, зятем его берешь?
Мне и крыть нечем. Серегины сведения огласить негоже, хотя кладовщик небось все знает. А уж про ноготь и вовсе помалкиваю.
— Коли так, Семен Семеныч, то я этот орешек раскушу.
— Какой орешек?
— Про Вячика-то.
— Каким образом?
— Еще не знаю.
— Вот что, Фадеич. На вверенном мне складе хранятся большие материальные ценности. Кадры должны быть проверенные. Если что узнаешь, сразу сообщи.
Эк перепадец — от увольнения до помощника. А глаза его глядят с холодным намеком: мол, старому дураку захотелось сахарку. Сыщиком надумал заделаться. Да вдруг хлоп меня по плечу с улыбкой шире кузова:
— Фадеич, да ты сам подозрителен!
— Елки-палки, лубяные мочалки.
— Не то хороший человек — не то плохой, не то сейчас живешь — не то от прошлого века остался, не то умный — не то дурак…
— Верно, Семен Семеныч.
— Что верно?
— Все это вместе я и есть.
— Да ты еще и философ.
Слыхал подобное словечко. Философом зовется тот, кто любит размышлять обо всем, что видит. Для дурака это слово обидное, а для умного в самый раз.
— А ты, Семеныч, разве не философ?
— Я кладовщик, — усмехнулся Гузь.
— Этим занята твоя первая сущность, а вторая?
— Какая вторая сущность?
— Товаром занято твое тело, а чем занята душа?
Он посмотрел на меня взглядом, считай уже третьим: первый был при суровом разговоре, второй после байки, а теперь вот еще один, пронзительный. На эти три взгляда я бы мог дать три совета, весьма ему пользительные: меньше есть, более работать и еще более думать. Вот бы сразу и потощал и, между прочим, в философа бы превратился.